Сокровище
Шрифт:
Категорическая ограниченность пространства будоражила рассудок и сообщала беспокойство телу: Мануэль метался от двери к окну и обратно; первые три шага – в полный рост, еще три – ссутулившись, последние три – пригнувшись, потом - взгляд в окно, унылое созерцание влажной серой стены напротив, разворот, три шага – пригнувшись, еще три – слегка ссутулившись, три – в полный рост, и – к двери, в беспокойстве прислушаться, не идет ли кто.
Юзеф, напротив, чувствовал себя превосходно. Он снял ботинки на каблуках-ходулях и прямо в одежде завалился на скрипучую кровать с панцирной сеткой, чьи удивительно
– Ты нервничаешь? Почему? – спросил Юзеф.
Мануэль метнул в сторону кровати недовольный взгляд.
– Меня угнетает бездействие!
– Жаль. Бездействие – это самое нравственное деяние, которое ты можешь себе позволить.
– Ах, вот оно что! – возмутился убийца. – Значит, я для тебя – безнравственный? Грязный? Только потому, что выполняю всю черную работу?
– Согласись, это было предопределено, - парировал Юзеф. – Образом жизни, которую вели наши родители. Воспитанием. Образованием, которые мы получили, - он немного помедлил. – Которое я получил.
Мануэль громко засопел и выпятил нижнюю челюсть.
– Не надо выставлять меня недоумком!
– Нет, друг мой. Я и не пытаюсь, - с неожиданной мягкостью отвечал иезуит.
– Тогда о чем же ты говоришь? – Мануэль был несколько сбит с толку.
– Я хочу, - торжественно начал Юзеф, - чтобы ты хотя бы попробовал осознать, на пороге каких великих событий мы стоим. Слышишь?
Мануэль прислушался.
– Часы тикают.
Юзеф покачал головой.
– Это – ход истории. Каждая секунда приближает нас к тому заветному моменту, за которым – вечность, - иезуит сел на кровати. – Кто ты? Пыль земная. Трава придорожная. Но! Скоро твое имя узнает весь мир. Узнает и замрет в трепете.
Убийца кивнул.
– Поэтому – успокойся, - продолжал Юзеф. – Предоставь судьбе делать свое дело.
– Мне было бы спокойнее не полагаться на судьбу, а сделать все самому, - если умиротворяющие речи иезуита и подействовали на Мануэля, то не до конца.
– Не стоит решать проблему силой, если можешь достичь того же результата смирением, - увещевал Юзеф. – Нам надо затаиться.
Убийца сжал огромный кулак; так, что громко хрустнули суставы.
– Но какой в этом смысл? Ведь мальтийцы про нас уже знают!
Ответ его обескуражил.
– Да. В этом и заключается план.
3.
– А что, если это – просто цифры? – Марина обвела мальтийцев торжествующим взглядом.
– Что вы имеете в виду? – не понял командор.
– Павел Первый увлекался нумерологией, - пояснила Марина.
– Он считал, что его счастливое число – четыре. Не знаю, насколько оно было счастливым, но цифра четыре действительно играла определенную роль в его судьбе. Например, он царствовал ровно четыре года, четыре месяца и четыре дня. Это – факт! И, кстати, среди его убийц было четыре мальтийских рыцаря.
Командор встряхнул кудлатой головой.
– Я пока не пойму, куда вы клоните.
– А вот куда, - отозвалась Марина. – Мы смотрим на текст. Пять стихов из одной и той же главы. А что, если все гораздо проще?
Валентин коснулся клавиатуры; на экране, под текстом, появилась отдельная строка, состоящая из одних только цифр.
2:2, 2:3, 2:4, 2:5, 2:6.
Марина удовлетворенно кивнула и показала на экран.
– Посмотрите! Цифра «два» повторяется. Это – номер главы. Главная цифра. Основание. А два, три, четыре, пять, шесть, - подчиненные цифры. Номера стихов. Степени. Валентин!
Но Валентин уже понял, что от него требуется. На экране появилась новая строка.
22, 23, 24, 25, 26.
– И что нам это дает? – спросил командор.
– Не торопитесь! – ответила Марина. – Пожалуйста, возведите в степень!
Пальцы Валентина запорхали над клавишами; на экране возникла новая строка.
4, 8, 16, 32, 64.
– А так – понятно? – Марина лукаво посмотрела на командора.
– Не совсем, - признался тот. – Зачем вы пичкаете нас элементарной арифметикой?
– Это – не арифметика, - пояснила Марина. – Это – числовая последовательность. Код. И он указывает на вполне определенное место. Точнее, здание.
– Какое? – нетерпеливо спросил командор.
– Резиденция Мальтийского ордена, - ответила Марина.
Командор глубоко вздохнул; он не скрывал своего разочарования.
4.
Просыпаться в этот раз было особенно тяжело. Виноградов словно бежал по узкому гулкому тоннелю, а он все не заканчивался; и даже не думал заканчиваться. Впереди не брезжил свет; напротив, сзади подступала тьма: тихая, безмолвная. Абсолютная. Она не мчалась по пятам, не делала резких прыжков и не неслась стремительным потоком; она – медленно струилась, будучи совершенно уверенной в том, что рано или поздно обязательно настигнет беглеца. И эта уверенность – пугала больше всего.
В какой-то момент Виноградов оступился и упал; тьма подкралась и нежно облепила его левую ногу; густая и черная, как смола. Виноградов попробовал высвободить ногу и – не смог. Дернул сильнее, но – напрасно; он увяз во тьме, как муха – в патоке. Виноградов пришел в ужас: он напряг все силы, закричал и… Проснулся.
Но – не в холодной испарине; это было бы художественным преувеличением; его тело было покрыто выступившей лимфой и гноем. Первым делом Виноградов приподнял голову и посмотрел на левую ступню: она потемнела; была не черной, но – синей с блестящим красноватым отливом. Виноградов попробовал пошевелить пальцами на ноге – и не смог. Отчаяние овладело им.
Краем глаза Виноградов уловил какое-то движение; измотанные нервы ощетинились; с губ готов был сорваться крик, но… Виноградов увидел, что это – Скворцов. Облегчение накрыло волной жара; Виноградов откинулся на подушку и прохрипел.
– Воды!
Сердобольный Скворцов поднес к его губам трубку; Виноградов, захлебываясь, сделал несколько глубоких затяжек физраствором; стало немного легче. Успокоив дыхание, он спросил.
– Ты так и сидел здесь?
Скворцов кивнул.
– Мог бы прилечь.