Соль под кожей. Том третий
Шрифт:
— Поняла. — Снова что-то энергично пишет. — Еще звонили из редакции «Мужского кода» — они до сих пор ждут ваше согласие на интервью об Андрее Юрьевиче. Интернет-издания «Fresh News» и «Инфоград» прислали опросники.
— Удали, заблокируй. Никаких интервью. Всех посылай лесом. У меня траур.
— Возможно, имеет смысл отделаться от них стандартными ответами? — рискует предложить альтернативу Катерина. — Я могу заполнить эти опросники и отправить их вам на согласование. Так они хотя бы правду напишут.
— Интернет-помойки никогда не пишут правду, а если ты вместо хайповой новости
— Вы гений.
— Я просто чертовски устала от того, что все, кому не попадя, рвутся потоптаться по одуванчикам моей жизни.
Мы прощаемся, я кладу трубку и на всякий случай подальше отодвигаю телефон, чтобы не написать Шутову какую-нибудь гадость.
Я буду еще очень долго на него злиться, но выпить завтра утром кофе — почему бы нет?
Подождав еще пару минут, беру себя в руки, встаю и первым делом иду разбирать братскую могилу из цветов, которую успели натаскать за недолгое время моего отсутствия. Обслуживающий персонал старался как мог придать «веникам» и корзинам надлежащий вид, но даже в нашем с Андреем доме место не резиновое. Так что в итоге все это стоит буквально друг на друге, разнообразное и одинаково одновременно, в стильных черных лентах и белых типовых надписях. Никогда не была фанаткой роз, но еще никогда бедные цветы не погибали настолько бессмысленно.
В основном соболезнования прислали бизнес-партнеры «ТехноФинанс», я даже в карточки не вчитываюсь, просто смотрю на названия и складываю их в стопку — надо будет потом передать Катерине, чтобы она отправила в ответ пару слов внимания и участия «к нашей семейной трагедии».
Мое внимание привлекает только два букета: сдержанные стильные лилии от Новака с короткой припиской выражения соболезнований (явно написанной рукой его секретарши) и букет от Наратова. Тут все по жирнющему шаблону: корзина, роз штук сто, траурные ленты в три ряда и целая поэма в сопроводительной записке. Перечитываю ее дважды, тупо чтобы посмеяться — настолько Сергей убог и предсказуем. Написать пафосную чушь в три куплета и два прихлопа — это надо было очень крепко постараться. И если раньше главным моим вопросом к себе было «как я могла в него влюбиться?», то теперь я все чаще спрашиваю себя, есть ли какая-то грань тупости Наратова, после которой я уже ничему не буду удивляться?
Его записку рву и выбрасываю в камин. Отвечать на это пафосное тупое дерьмо — себя не уважать. Слава богу, что сейчас у меня есть «законная» отмазка хотя бы какое-то время держаться от него на расстоянии. Мои нервы настолько на пределе, что изображать его счастливую напарнику-заговорщицу у меня ноль целых, ноль десятых сил.
А вот Новаку придется написать самой, от руки. Чтобы он видел, что несмотря на отсутствие видимых шагов с моей стороны в отношении нашего плана, я держу его в фокусе.
Захожу в переписку с Катериной, пишу ей, что мне нужен красивый конверт и бумага, и чтобы она прислала все это с водителем ко мне домой. Заодно подтверждаю список гостей на похороны и наугад тыкаю
Завтракаю, хоть на часах почти полдень.
Выпиваю витамины.
Борюсь с желанием позвонить Марине и узнать, как она там. Сейчас, когда злость и шок прошли (по крайней мере — в ее сторону), чувствую себя обязанной как-то обозначить свое присутствие в ее жизни. Просто чтобы она знала, что у нее есть человек, с которым можно поговорить.
Чувствую себя сукой.
Потому что теперь, когда между нами не стоит Вадим, дружба с Мариной кажется чем-то… нормальным и правильным, и необходимым нам обоим. Но держу в уме, что разговор с Шутовым, скорее всего, поставит крест на этой временной идиллии.
Я раза три порывалась написать ему спасибо, что не лезет в душу, но каждый раз удаляла.
Это же Шутов, он знает меня буквально до печенок. А я точно так же знаю его: он не спрашивает только в двух случая — когда и так все знает или когда не хочет знать. Вспоминая его каменное лицо готова поспорить, что я уже какое-то время не вхожу в сферу его интересов. И приглашение на завтра вообще никак этому не противоречит. Он учил меня есть, когда я была еще толстой и разобиженной на весь свет маленькой девочкой, сейчас это примерно то же самое, только теперь я в роли его худой стервы-подружки.
Не удивлюсь, если вот-вот на горизонте всплывет какое-то жутко модное женское тело с обложки.
Бот, твою мать.
Это еще хуже, чем пускать сопли в виртуальную жилетку.
Катерина присылает мне расписание на все сегодняшние бьюти-дела, так что после позднего завтрака у меня как раз есть около часа, чтобы взять себя в руки, переодеться и ехать на маникюр. Перед выходом звоню в обслуживающую фирму и прошу прислать людей для помощи в переезде. Дом, купленный Завольским-старшим для любимого сыночка, мне всегда был как кость в горле. Теперь, когда у меня есть официальная причина больше никогда в него не возвращаться, я с радостью ею воспользуюсь.
До самого позднего вечера я буквально кочую из одних рук в другие: сначала час расслабляющего массаж, потом какие-то жутко приятные ванны для рук и ног, маникюр, педикюр, покраска, стрижка. На этот раз, когда мастер интересуется, сохранять ли прежнюю форму и длину, разглядываю свое отражение в зеркале, прикидывая, стоит ли как-то маскировать впавшие щеки и заострившиеся скулы. Несмотря на то, что у меня снова начали жутко отекать ноги, лицо мое выглядит так, будто я серьезно голодаю.
— Рваный «боб», — командую своему мастеру-кудеснику.
И когда через час с небольшим он лихо разворачивает меня к зеркалу, то даже в дурном настроении я довольна полученным вау-эффектом. Ну и бонусом — теперь я хотя бы не похожа на женскую версию Кощея.
После шести возвращаюсь домой, предупреждаю охрану, что сейчас приедут из службы доставки. Завольский-старший, конечно, узнает о моем переезде еще до того, как из дома выедет последняя пара моей обуви. Вот и хорошо, пусть сам думает, куда и кому продать это трехэтажную, совершенно безвкусно обставленную громадину. Может, дать ему телефон Наратова? Вся эта цыганщина и показуха как раз в его стиле.