Соль под кожей. Том третий
Шрифт:
После того как он перестал отвечать на мои сообщения, я еще несколько недель стучала в закрытую дверь, чувствуя себя примерно как все те женщины, которые положили свою гордость на алтарь любви. Мне было по фигу, я просто хотела знать, что в моей нестабильной вселенной осталась хотя бы одна константа — мой Шутов.
Потом я смирилась, что его нет. Просто нет. Как в истории про Карлсона: «Он улетел».
И мне даже стало немного легче. Всегда прощу переварить тот факт, что тебя не хотят, потому что не хотят, чем бесконечно пребывать в иллюзии о том, что у твоего
Наверное поэтому сейчас я… как будто в вакууме.
Во мне миллион вопросов, миллион претензий, бесконечные децибелы сдерживаемых обвинений и упреков, но ничего из этого я не могу сделать, потому что все это сдерживает плотина безразличия, которую я, молодец, построила на совесть. Как, блин, старый мудрый бобер.
И в ту минуту, пока я потихоньку пытаюсь приходить в себя, появляется Авдеев.
Он даже одет почти точно так же, как в нашу первую встречу в спортзале, только теперь вместо спортивных штанов на нем мешковатые джинсы. Всегда думала, что такие вещи хорошо сидят только на субтильных юношах, но фиг там — они как будто специально скроены по его длинным ногам и еще больше подчёркивают бесконечный рост.
Хотя, справедливости ради, Дима ниже Авдеева всего ничего. Уступает в мышечной массе, но я в принципе не знаю больше никого, кто хотя бы немного приблизился к этому Кинг-Конгу.
— Папа-а-а-а! — кричит Стася и начинает иступлено выкручиваться у меня на руках. — Папа! — тянет к нему руки и больно колотит меня пятками по животу.
Я сжимаю зубы от боли, делаю шаг вперед и малышка буквально перепрыгивает к нему на руки, крепко обнимая за шею. Вадим прижимает ее к себе, что-то говорит на ухо, почесывая пальцами растрепанные волосы на затылке и она вдруг моментально успокаивается. Даже улыбаться пытается.
Бросаю взгляд на Шутова, но он уже успел нацепить свое фирменно выражение лица а-ля «каменный камень». Теперь под этой непроницаемой маской может хоть ядерный взрыв случиться — внешне об этом не узнает никто. Даже я, как бы больно ни было это осознавать.
— Марина где? — Вадим смотрит прямо на меня, хотя Шутова заметил сразу. Нетрудно догадаться, что он его нарочно игнорирует.
— Там, — киваю за спину. — Врачи уже приехали.
— Видел. — Наверное, имеет в виду машину «скорой помощи» возле дома.
— Тебе лучше не идти туда со Стасей, — пытаюсь его остановить, но моментально понимаю, что никакая сила не сможет сейчас оторвать их друг от друга.
Отца и дочь.
Не настоящего отца Авдеева.
И настоящего — Шутова.
В эту минуту я так сильно ненавижу Марину, что на секунду хочу, чтобы она больше никогда не вышла из той ванной. Осталась там навсегда. И почти сразу так же сильно начинаю ненавидеть себя за эту слабость.
— Ты в порядке, Валерия? — Он быстро проводит по мне взглядом, от которого хочется закрыться, потому что даже в этих совершенно безумных обстоятельствах, я не могу не думать о том, что у меня синяки под глазами, опухшие ноги и отросшие корни волос. — Кровь…?
— Все хорошо, — мотаю головой. — Узнай как Марина. Там… В общем, к тебе могут быть вопросы.
Бросив на меня последний взгляд, Вадим исчезает в коридоре. Моя голова рефлекторно поворачивается следом, потому
Слишком резко отворачиваюсь, пытаясь скрыть «следы преступления», из-за чего на секунду темнеет в глазах.
— Вы трахаетесь — сквозь звон в ушах слышу его спокойный, абсолютно бесцветный голос.
— Нет.
— Строго говоря, это не был вопрос, Лори.
— Мы не трахаемся! — выкрикиваю на эмоциях. Звон в ушах усиливается, где-то внизу живота появляется раздражающая тупая боль.
Отбиваю руку Димы, когда он пытается помочь мне удержать равновесие.
Боль усиливается, но ко мне хотя бы возвращается зрение и слух.
— Ты ни хрена не знаешь о моей жизни, Шутов! — ору. Это худшее, что можно было сделать в такой ситуации: моя подруга истекает кровью, в доме полно незнакомых людей, испуганный ребенок и мужик, от одного вида которого у меня случается бешенство матки. Нужно просто заткнуться и молчать, отложить выяснение отношений до более удобного случая, но даже в моей идеальной плотине есть изъян, и называется он: «уже просто по хуй!» — Ты бросил меня! Ты просто меня бросил! А теперь появляешься как снег на голову, весь такой модный и с красивой улыбочкой, и думаешь, что все обо мне знаешь?! Знаешь что, Шутов? Ни черта ты обо мне не знаешь!
Последние слова я слышу как будто издалека, словно их произносит не мой рот, а какая-то другая женщина, чье присутствие я успела пропустить.
Я же никогда так не истерю.
Я — кремень.
Я само здравомыслие во плоти.
Была.
Несколько минут назад, до того, как на пороге чужой квартиры воскресло мое прошлое, с которым я так долго и так болезненно прощалась.
Мои ноги подкашиваются. Я знаю, что должна быть сильной и не расклеиваться, что сейчас абсолютно точно не то время и не то место, чтобы корчить из себя трепетную барышню. Но что делать с ногами, которые просто как будто ломаются пополам? И ужасной болью в животе, от которой хочется выть.
— Лори? Обезьянка?
Голос Шутова тоже какой-то далекий и глухой. Я провожу языком по пересохшим губам, пытаюсь сказать, что со мной все в порядке, что это просто передоз нервов, но из моего рта не раздается ни звука.
— Лори, что с тобой?!
Я чувствую его прохладные ладони на своем лице.
Я бы эти тонкие длинные пальцы узнала с закрытыми глазами, почувствовала кожей.
«Зачем ты вернулся? — вертится у меня на языке. — Зачем ты вернулся… так поздно?»
— Сюда! — орет Шутов, обнимая меня одной рукой, а другой легко перехватывает за плечи, потому что меня безобразно развозит слабость.
Как будто в теле вообще не осталось костей.
— Да, блядь, кто-нибудь!
Далекие шаги, женский голос. Кажется, та самая медсестра, которая хотела напоить меня каким-то лекарством. У него был едкий запах и судя по всему, она снова сует его мне под нос. Потом просит Шутова закатать мне рукав.
— Нет, — еле-еле ворочаю языком. Я беременная, кто знает, что она собирается мне вколоть и как это отразится на моем маленьком «чужом»?
— Это просто успокоительное, — она настойчиво пытается воткнуть иголку мне в плечо.