Солдат, сын солдата. Часы командарма
Шрифт:
А вот скажу ли?»
Из-за поворота тропинки показался лейтенант Громов.
Приказом можно заставить солдата сделать все, что угодно. Возможное и невозможное. Нельзя лишь заставить его не думать. И когда Сергей Бражников увидел лейтенанта Громова, он против своей воли подумал: «Напрасно я Сашу назвал себялюбцем. Саша смалодушничал малость — печально, но что поделаешь. Это, как говорится, издержки роста. Со временем пройдет. А вот этот — настоящий себялюбец. Какое холодное, высокомерное лицо!».
Пожалуй, после строгой и хладнокровной проверки Сергей и отказался бы
Но лейтенант Громов даже не подозревал об этом. Чуть-чуть прищурив глаза, он с интересом оглядел ладную, статную фигуру Бражникова.
«До чего же хорош солдат!»
Громов сразу, как только пришел во взвод, выделил и отметил его среди многих. «Замечательный солдат! Молодцеватый, исполнительный. Воплощенное повиновение. С такими любую гору можно свернуть. Жаль только, что не все такие. А выправка! Будто всю жизнь человек строевой занимался. И что еще очень важно — почтительный. Вот встал в сторонке, понимает солдат, что тропинка узка и надо дать пройти офицеру. Молодец!»
— Здравствуйте, — приветливо сказал Громов.
— Здравия желаю, товарищ лейтенант!
«Вот это чеканит», — с удовлетворением отметил про себя Громов и протянул солдату руку:
— Ну как, нравится вам наша «война»?
— Так точно! Нравится, товарищ лейтенант.
— Хорошо отвечаете, товарищ... ммм... простите, товарищ...
— Рядовой Бражников, — доложил Сергей.
Густая краска залила щеки Геннадия Громова. «Дьявольщина! Что мне делать с моей дырявой памятью? Ни одна солдатская фамилия в ней не держится, хоть убей», — искренне огорчился он.
А Бражников обрадовался тому, что лейтенант покраснел: «Значит, не такой он уж плохой человек. Пожалуй, зря я о нем так нехорошо думал». И вдруг решился: «Поговорю с ним. По душам. По-товарищески. Не съест же он меня за это».
— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться!
— Пожалуйста.
— Разрешите мне поговорить с вами, так сказать, неофициально, как комсомольцу с комсомольцем!
Геннадий удивленно вскинул брови. Рушилось представление об этом солдате. У лейтенанта не было намерения разговаривать с ним «так сказать, неофициально». Он рад был услышать желанное и ясное: «Так точно. Слушаюсь». А что еще ему нужно от этого солдата? Ровным счетом ничего.
— Пожалуйста, — несколько растерянно сказал лейтенант, — но мне думается: сейчас и не время и не место.
— А я думаю, для такого разговора всегда время. Если только не поздно, конечно. Бывает, что уже поздно. А место? Что
— Возможно, — неохотно согласился Громов. — Позвольте, однако, узнать, на какую тему вы хотите со мной поговорить?
«Ишь как закручивает, — подумал Сергей. — Вежливый. Но меня, брат, этим не удивишь».
— Тема? О человеке. О душе человеческой, товарищ лейтенант.
— О душе? — Громов рассмеялся, хотя ему вовсе не было весело. Как легко, оказывается, можно ошибиться в человеке. Думал — этот солдат способен только повиноваться, а он, гляди, куда полез. — Мудрено говорите, товарищ Бражников, — продолжал Громов. — Но позвольте вам заметить — эта самая душа человеческая не входит в круг моих служебных обязанностей.
Нет, Сергея Бражникова не так легко сбить. Он по-прежнему стоит смирно, руки по швам, и, если лейтенант скомандует «Кругом марш!», он выполнит эту команду. Беспрекословно. И все же он ни чуточки не сомневается в своем праве вести этот, как он уверен, необходимый для них обоих (для него и для лейтенанта) разговор.
— Разрешите, товарищ лейтенант! Я не собираюсь говорить о ваших служебных обязанностях. Не хочу. И не имею права. А вот комсомольские обязанности...
— Нет, — резко прервал его лейтенант. — Нет. — Он почему-то сразу догадался, что Бражников будет говорить о том неряшливом солдате. «Они, кажется, друзья, я их несколько раз видел вместе. Ну, нет, не бывать этому. Не позволю. Сейчас поставлю на свое место этого зарвавшегося комсорга».
Никогда еще Геннадию Громову не хотелось выказать свою власть так, как сейчас.
Но лейтенант Громов так и не обрушил на рядового Бражникова свой гнев. Что-то не позволило ему это сделать. Какая-то сила. Она не в нем, не в Громове, была, эта сила, она исходила от Бражникова, от его чуть-чуть скуластого, несколько грубоватого и совершенно спокойного лица, от его серых, не очень выразительных, но тоже удивительно спокойных глаз, от всей его мужественной, преисполненной человеческого достоинства осанки. Да, это сила. С ней приходится считаться. Как-то само собой пришло определение: «Хозяин. Он держится как хозяин. Ах, черт побери! Может, он даже думает, что не он у меня служит, а я у него? Ну, это мы еще посмотрим, кто у кого служит. Нет, кричать я на него не буду. И командовать сейчас не буду».
— Ошибаетесь, товарищ Бражников, — все тем же тоном, внешне сдержанно, даже подчеркнуто вежливо сказал Громов. — Уверяю вас, ошибаетесь. Я знаю, о чем вы хотите сказать. И это имеет прямое отношение к моим служебным обязанностям и правам. Вот так, товарищ Бражников. Я могу запретить вам продолжать этот разговор. Могу. Имею право. Больше того, я обязан это сделать. Понятно? Но мне просто интересно... интересно посмотреть, как далеко вы шагнете через границу дозволенного.
Бражников промолчал. «Ну что с ним говорить! — с внезапной усталостью и с какой-то неожиданной тоской подумал Сергей. — Напрасно я это затеял. Какое мне дело до этого человека? В няньки я, что ли, ко всем нанялся?»