Солдат, сын солдата. Часы командарма
Шрифт:
— Молчите? — спросил Громов.
— Так точно, молчу, товарищ лейтенант.
— Почему же? Я вам разрешил — говорите. Ну, воля ваша. Молчание, говорят, тоже есть критика. И вот что — почаще заглядывайте в уставы. А может, вы их уже знаете?
В этих последних словах Громова неприкрыто прозвучала угроза, но Сергей замешкался с ответом не потому, что испугался. Нет. Он самого себя спросил: знаю я уставы? И ответил: еще не знаю. Он читал их каждый день, многие параграфы уже заучил наизусть, но они еще не переплавились в его сознании. Во многом Бражников уже стал настоящим солдатом, но многое еще в нем было от прежнего, доармейского Сергея —
— Уставы я изучаю, товарищ лейтенант, — сказал Сергей.
— И что вы в них поняли?
— Я понял, каким должен быть солдат. К чему он обязан стремиться. Так в уставе, товарищ лейтенант, и сказано: «должен быть». И я так понимаю: таким он должен сам воспитаться, таким его должны воспитать. И еще я понял, товарищ лейтенант, что воспитание солдата — нелегкое дело. Взять хотя бы Сафонова. Того самого...
Этого Громов уже стерпеть не мог:
— Сафонова я сделаю солдатом. И цацкаться с ним не буду. Нет. И душеспасительные разговоры с ним тоже вести не буду. Я буду требовать. И от него. И от вас. И от всех своих подчиненных. Строго требовать. По уставу. Требовать и приказывать. Вот и все. Понятно?
— Так точно, понятно, товарищ лейтенант.
— Рад за вас. Значит, мы с пользой для дела побеседовали. А что касается души человеческой — с удовольствием потолкую с вами об этом на досуге. Правда, мне это ни к чему. Я же не комсомольский работник. Я только командир. — Громов взглянул на часы. — Вот так, товарищ Бражников.
— Разрешите идти, товарищ лейтенант?
— Да, идите.
Казалось, он чувствует себя превосходно, лейтенант Геннадий Громов. Еще бы! Сумел поставить солдата на свое место. Но почему-то подлинной радости это ему не дало. Какой-то смутный, тревожный осадок остался в душе. Может, это было предчувствие, что еще не раз горько пожалеет он о том, что так поспешно, грубо и неумно: оборвал этот, пожалуй, один из самых важных разговоров в своей только что начавшейся самостоятельной жизни.
А Сергей Бражников, ни разу не оглянувшись на Громова, шагал по крутой горной тропинке. И он вовсе не чувствовал себя побежденным. И тревоги на сердце у него никакой не было. Наоборот, ему казалось, что все стало очень определенным и ясным.
И вдруг, совсем некстати, в сердце шевельнулось что-то мягкое и теплое и, как хотелось думать Сергею, совершенно ненужное сейчас. Сергей попробовал избавиться от этого. Безуспешно.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Вскоре после завтрака солдат поднял на ноги зычный голос помкомвзвода.
«Наступление» продолжалось.
— Ну и житуха, — поеживаясь, сказал Катанчик. — И отдохнуть не успели. И обсохнуть не дали.
Еще во время завтрака Сергей заметил, что Катанчику как-то не по себе. Ел он неохотно и мало, хотя обычно отличался завидным аппетитом, и, что самое удивительное, — он больше не шутил. А перестав шутить, Катанчик сразу стал чем-то похож на промокшего под дождем воробья: нахохлился, втянул голову в плечи, присмирел. Шагая с ним бок о бок, Сергей слышал его тяжелое, прерывистое дыхание и заметил, что Вася несколько раз крепко прикусил губу, словно преодолевал какую-то боль.
— Может, тебе нездоровится? — спросил Сергей. —
— Еще что скажешь? — отмахнулся Катанчик. — Сроду я ничем не болел.
— От этого никто не застрахован, Вася.
— А что ты меня уговариваешь?! Знаю я вас: если пойду в санчасть, житья мне потом не будет. Засмеете.
— Глупости болтаешь! — возмутился Сергей.
— Возможно. Конечно, спасибо за заботу. Только ничего со мной не будет. Просто никак не могу согреться.
— Ну, если так, потерпи. Похоже, что скоро нам дадут жару. Согреемся и перегреемся, — пообещал Сергей.
Предсказание Сергея сбылось неожиданно быстро. Едва только взвод в составе ротной колонны поднялся на гребень обнаженной, лишенной растительности высоты, как последовал приказ: «Перейти к обороне. Закрепиться».
Сведения о «противнике» были угрожающие: почти повсюду он крупными силами перешел в контрнаступление, стремясь любой ценой вернуть себе высоты, с которых его сбили минувшей ночью. Понятно, что контратаки его будут решительными, потому что без этих господствующих высот ему в горах не видать победы.
«Ну, держись, хлопцы!» — подумал Сергей.
Сейчас одна надежда на землю-матушку. Зарыться в нее поглубже. Тогда солдатам ничего не страшно: ни атомные взрывы, ни артогонь, ни удары с воздуха.
Окапываться! Окапываться! Четвертый раз за эти двое суток. Шутка ли!
Солдаты помрачнели. Так вот она, горькая доля пехоты. У многих еще горели натертые до крови ладони. А тут снова берись за лом, за кирку, за лопату. И долби, долби до седьмого пота эту богом обиженную землю. Ну и грунт, будь он трижды неладен! Камень. Скала. Попробуй одолей такой грунт, когда об него сам черт зубы обломает. Но коли надо — так надо. Взялись, ребята! Время не ждет, того и гляди нагрянет «противник» — тогда поздно будет.
Сергей в который раз удивился тому, как быстро меняется Вася Катанчик. Только что это был скучный, нахохленный воробушек, а сейчас, гляди, — ястребок, подтянулся, подобрался и с такой хищной яростью клюет скалу, будто она его самый непримиримый враг на свете.
«Странный парень, — подумал Сергей, — никогда наперед не угадаешь, что он сейчас сделает».
Когда спустя несколько часов взвод занялся строительством блиндажа, Катанчику пришлось работать на пару с Микешиным. Казалось бы, куда там тягаться с ним легковесному Катанчику. Но сейчас работу их и сравнивать не имело смысла — настолько явно было превосходство Катанчика. Микешин работал сегодня вяло, неохотно, всем своим видом показывая, что он не намерен тратить свою драгоценную силушку на это бесполезное дело. Лицо у Микешина при этом было скучное, обиженное, что доставляло Катанчику немало удовольствия. Пряча улыбку, он поглядывал на своего напарника и соображал, что бы такое «отмочить, да посолонее».
Все это уже заметили, лишь один Микешин ничего не ожидал. Ему было не до шуток.
— До скончания века мы здесь ничего не сделаем, — удрученно пробормотал Микешин. — Тут копать — все одно что воду в решете носить.
— Вы так думаете, Андрей Матвеевич? — тотчас же подхватил Катанчик.
Микешин презрительно скривил губы. Он вообще немногословен. А с Катанчиком ему тем более не хочется разговаривать, да еще о земле. Что он понимает в ней, этот летун, это перекати-поле, человек без корней?!.