Солдаты милосердия
Шрифт:
Эвакуацией раненых в тыл занимались специальные ГоПЭПы — головные полевые эвакопункты, которые располагались вблизи железнодорожных станций, где формировались санитарные поезда и куда направлялись раненые со всех армейских госпиталей.
А если какой-то из полевых оказывался рядом с железной дорогой, то он сам формировал санлетучки. С одной стороны, это было хорошо. Создавались удобства для раненых, сокращались пути и время для их отправки. А с другой — плохо, тревожно. Потому что почти все станции подвергались бомбардировкам со стороны противника.
Фашисты
Госпиталь, куда мы прибыли, находился на станции Бровары, под Киевом.
На первый взгляд, здесь происходило непонятное: одна за другой к подъезду дома подходили и так же уходили машины, на которых лежали раненые. Одних снимали с машин и заносили в дом, других — выносили, укладывали на машины и увозили.
Оказалось, что на сей раз ХППГ-4345 выполнял обязанности головного эвакопункта и занимался формированием санитарных поездов.
— А, старые знакомые прибыли! — весело встретил нас во дворе подполковник Ерофеев. — Ну что, девчата, с ходу получайте ответственное задание: поможете грузить на санлетучку раненых, а потом поедете сопровождать их в тыл. Определенного адреса не даю. Где примут, там и оставите.
— Так, может, и до Урала доберемся? — смеется Шура.
— Может, и до Урала дотянете. Но я думаю, что сдадите раньше и через недельку уже вернетесь. Как, согласны?
— Согласны, товарищ подполковник, — ответила Валя Лашук, назначенная старшей по группе.
Санлетучка — это для нас ново. И даже интересно. Захотелось побывать и в тылу.
Станция находилась в километре от госпиталя. Тут было шумно. Раздавались стоны раненых, фырканье машин, покрикивание шоферов, которые просили освободить дорогу. Стоял состав с товарными вагонами, оборудованными нарами. Больше половины вагонов были уже заполнены ранеными.
Машины, на которых мы прибыли, подошли задним бортом впритирку к вагону, и мы с Шурой, взявшись за носилки, стали переносить и перекладывать людей на разостланную солому.
Машины шли и шли. Мы переходили из вагона в вагон и снова брались за носилки. Руки натянуло так, что порой казалось — не удержу больного.
Иной скажет:
— Дочка, я очень тяжелый. Тебе не поднять. Попроси кого-нибудь помочь.
— Ничего. Справлюсь.
Тут подвезли людей на подводах. Еще трудней стало снимать носилки с телеги и поднимать их до уровня вагона, выше своего плеча. Вспомнились слова мамы: «Побереги себя». А как?
— Сестра, что вы делаете? — возмущается другой. — Неужели для такой работы в госпитале нет мужчин?
А подошедший начальник санлетучки, капитан Михайлов, подгоняет:
— Побыстрей, девчата! Надо успеть отправить эшелон, пока не появились вражеские самолеты.
Закончив с погрузкой, Михайлов пригласил нас в штаб-вагон.
— Значит, едем вместе? Где ваше предписание —
На Валю Лашук, старшую сестру отделения и старшую по группе, кроме общих обязанностей по сопровождению, возлагалось — следить за порядком в вагонах и обеспечивать медикаментами. А Миле Бойковой, операционной сестре, — готовить стерильные материалы, инструменты, шприцы и помогать во время проведения процедур и перевязок.
Потом мы распределились по вагонам. Получили инструктаж, советы и наставления начальника эшелона и отправились по своим владениям, чтобы познакомиться с обитателями вагонов.
Мои оказались в конце. Далеконько от штаба и кухни, подумала я.
Люди лежали на полу справа и слева и так же вверху — на нарах. Внизу потяжелее, раненные в нижние конечности, с шинами, а вверху — полегче.
Прошла по вагонам, выслушала жалобы и просьбы и принялась за дело. Нужно было спешить кое-что уладить до отправки поезда, чтобы успокоить людей. Путь предстоит нелегкий и неблизкий.
Вот санитары уже разносят бачки с кипяченой водой… А перевязки и уколы пришлось делать на ходу поезда.
На остановках, проходя мимо своих вагонов, спрашиваю, все ли тут в порядке, шутят:
— Полный беспорядок — соскучились. Посидите с нами, сестренка.
Когда поезд шел, наблюдались оживленные разговоры, шутки. Чуть задерживался на остановках, начинались расспросы: почему не отправляют? Беспокоились: не появился бы вражеский бомбардировщик.
Иногда я улавливала приближающийся заунывный гул вражеского самолета и спешила в последний вагон, где лежали более беспокойные. Плотно закрывала двери и заговаривала:
— Чего приуныли? Может, споем — поезд скорей тронется.
— Споем, с удовольствием, — отвечали. И кто-то из них запевал приятным баритоном:
Ревела буря, дождь шумел, Во мраке молнии блистали…И грянул такой хор, от которого у меня мурашки по спине побежали. Я сидела на полу, прислонившись к стенке вагона, и слушала. От такого дружного пения охватило волнение. А хор продолжал:
И беспрерывно гром гремел, И ветры в дебрях бушевали…Запевалой оказался майор Никитин, лежащий на полу. Пожалуй, самый тяжелый из всех. Ранен в бедро с переломом кости.
Я думала об этих людях, отважных фронтовиках, которые теперь были беспомощны. Они потому и прислушивались — не летит ли вражеский самолет. Ведь они побывали в пекле войны и остались живы. Так теперь надо жить! Надо во что бы то ни стало доехать по назначению, а там и до дому — рукой подать. И пусть песня для них будет кстати сейчас, как отвлекающее средство. Она поможет коротать томительное дорожное время.