Солдаты милосердия
Шрифт:
По инициативе командования госпиталя решено начать строительство подземных помещений. Все основные отделы надо было укрыть на глубину до полутора-двух метров. Приемное отделение планировалось на размещение около двухсот человек, а стационар — на четыреста коек, хотя по штату положено всего двести двадцать. Кроме того — санпропускник с дезинфекционной камерой, парикмахерской и моечной, с комнатами для раздевания и одевания после санитарной обработки.
Площадь перевязочной готовилась с учетом на установку двенадцати столов, операционная — на три, шоковая палата — на
Стены в перевязочной и операционной приказано промазать глиной и выбелить, а в палатах-землянках отделать мелким березовым лесом. Полы покрыть деревянными решетчатыми настилами. Все помещения соединить между собой траншеями. Земляные работы завершить в течение двух недель. Служебные и подсобные помещения разместить на поверхности, в палатках.
Не теряя времени, мы приступили к выполнению поставленной задачи. Личный состав разбили на бригады, между которыми шло соревнование за быстрейшее выполнение работ на своих участках.
Подъем с шести часов перенесли на четыре утра. Сократили перерывы на обеды и ужины. Работу продолжали до наступления глубокой темноты.
Тяжел труд землекопа. С первых же часов у большинства девчонок на ладонях появились мозоли. Потом они лопались. Ломило руки, болело и ныло все. И на отдых времени оставалось совсем немного. Да только это была не беда! Ничего, что уставали до чертиков, все равно выкраивали часик еще и на свидание с танкистами, чей корпус дислоцировался рядом, за километр от стройки.
С вечера, казалось, все были на месте, а после отбоя одна за другой уходили и уходили.
Как-то в поздний час заглянул в палатку дежуривший по части лейтенант Крутов. Осветил фонариком и закричал:
— Что такое, где все?
Я очнулась от яркого света, направленного мне в лицо.
— Где все? — повторил начштаба.
В углу палатки заворочалась и заворчала Валя Бабынина:
— Не мешайте спать!
Утром девчата покатывались от смеха, рассказывая, как уходили и как возвращались со свидания. Как кого-то чуть не подстрелил часовой. Но кого — не признались. Темная ночь выручила влюбленных.
Украинские ночи холодны. В палатках, лежа на земле под одним одеялом, замерзали. У меня появилась идея: ложиться с Шурой на один матрац, а в другой влезть обеим и укрываться двумя одеялами. Попробовали. Тесновато было в мешке, зато тепло.
— Если тревога? — засмеялись девчонки.
Некоторые подружки последовали нашему примеру, но все не могли: мешки были узки, и как ни пытались туда влезть, только их разрывали. Бывало, скатывались с узкого и скользкого соломенного матраца, а чтобы вернуться на место, надо было кому-то вылезть из мешка. И среди ночи начинался хохот.
Наконец самая тяжелая, трудоемкая работа была позади.
Сегодня, по распоряжению старшины, мы с Шурой едем в лес на заготовку строительного материала.
Палило солнце. В гимнастерках при физической работе становилось невыносимо жарко. Мы попросили разрешения переодеться в платья, прихваченные из дому. Это были нарядные легкие платья. У Шуры голубое с мелкими желтыми цветочками, у меня белое с красными маками. Посмотрел старшина, покачал головой
— Эх, девчата, в театр бы вам в этих платьях, а не в лес за дровами. Да, видно, ничего не поделаешь. Вернетесь после победы домой — еще красивее сошьете.
Шура, как заправский лесоруб, ловко подхватила топор, пилу и, уложив их в телегу, уселась рядом со мной.
— Но-о, пошла, дорогуша! — натянула вожжи.
И дорогуша-лошадка повезла нас в лес, подальше от стройки.
Остановились среди молодых берез. Осмотрелись. Стоят они, тоненькие, стройненькие. Подошла к ним Шура, погладила одну, другую и с досадой произнесла:
— Как жаль губить такую красоту! Когда я училась, у школы посадила вот такую же тоненькую березку. Только одну. А спилить сейчас придется без счету. Вернусь домой — насажу много-много!
Прижалась к одной, задумалась, загрустила. В таком настроении я ее видела впервые.
— Перестань расстраиваться. Не мы виноваты, а фашисты.
Спиливали березки, очищали их от сучьев, укладывали на телегу, связывали воз веревкой и подвозили к месту стройки.
Другая бригада сколачивала решетки для земляного пола, третья — взамен кроватей, которых было маловато, плела из лозы маты, чтобы уложить их потом на козлы, вбитые а землю, Этой последней, тоже необычной для нас, работой сейчас занялись все — от врачей до штабных работников. Конечно же не была в стороне и Люся-парикмахер.
На вид хрупкая, Люся оказалась на редкость выносливой, неунывающей, несмотря на то что и у нее не сходили с рук мозоли, а сейчас они были ободраны лозой до крови.
— Это тебе не бритву держать! — подшучивали над ней.
А вот еще одна нелегкая работа. Она хорошо была знакома комсоргу Оксане и ее подруге Вале Бабыниной. Они знали, как строят хаты.
Украинские девушки рвались на фронт, чтобы принять посильное участие в освобождении своей родины. У Оксаны Драченко в Николаевской области, на хуторе Морозовка остались в оккупации мать с четырьмя братьями и сестрами. Отец умер еще до войны. Материальное положение семьи было трудноватым, и после окончания семи классов Оксана поступила учиться в школу ФЗУ, на специальность судового электрика. С началом войны практикантов эвакуировали на Урал. Определили на завод. Дали бронь. Но никто из прибывших не хотел с этим мириться. Ребята пошли добровольцами на фронт. Не захотели оставаться и девчонки. Несколько человек из них, в том числе и Оксана с Валей, втайне от начальства окончили курсы медсестер. С большим трудом, но удалось уйти с завода, и вот они среди нас.
А Валя Бабынина в Николаевскую школу ФЗУ приехала из Курской области. И не предполагала тогда, что война на несколько лет разлучит ее с родным домом, где остались отец, мать и младшие сестры.
Итак, на строительстве подземного госпиталя подошло время месить глину, чтобы промазать ею стены подготовленных землянок, а потом их выбелить. Месили руками и ногами. У всех, кто занимался этим трудом, кожа рук и ног становилась грубой, шероховатой — покрывалась цыпками.
Работа была для нас непривычной, но все старались на совесть.