Солдаты милосердия
Шрифт:
Старшина пообещал, что скоро должны подвезти воду, что поблизости исправляют колонку и берется анализ на пригодность воды для питья, поскольку при отступлении враг порой оставлял ее зараженной.
Пока же решили обратиться к соседям. «Не без воды же они живут», — подумали мы.
Так мы с Шурой перешли улицу и постучали в парадную дверь. Открыла маленькая сухонькая старушка лет семидесяти.
— Заходите, доченьки, заходите.
— Бабуся, нет ли у вас воды напиться? Или подскажите, пожалуйста, где ее можно взять.
— Вода-то у меня есть, да несвежая. Еще при
Тем временем она открыла массивную дверцу старинного буфета с резными украшениями и с большой осторожностью с нижней полки достала наглухо закрытую крышкой литровую стеклянную банку, до половины наполненную водой.
— Вот, доченьки, пейте, — подала нам банку, сняв крышку.
— Бабуся, так у вас воды мало. Оставьте ее себе. А мы найдем и принесем вам свежей.
Старушка словно обиделась.
— Спасибо. Не беспокойтесь. Теперь без воды не умрем.
Шура взяла банку, поднесла ко рту и отдернула. Передала мне. Из банки шел застойный болотный запах. Пить было невозможно, но мы приложились к банке, задержав дыхание.
— Спасибо, бабушка. Мы обязательно придем, как только привезут нам воду.
Бабуся просила посидеть, но мы объяснили, что сейчас некогда. А чуть освободимся, станем навещать.
И как только появилась машина с флягами, наполненными водой, мы с Шурой, набрав два котелка, побежали в дом напротив.
— Не думала, что увижу своих. Не надеялась, что доживу до светлых дней освобождения, — продолжала хозяйка, — не ожидала, что в жизни своей еще придется испытать великую радость. Ведь стара я, а пережить пришлось такие муки и страхи! Не дай бог, чтобы когда-нибудь еще повторились такие беды.
Она рассказала нам о том, как погибла ее сестра. А мы, слушая, представляли ужасную картину.
…По обледеневшим улицам с большой осторожностью друг за другом передвигаются люди. В одном направлении с порожними кувшинами, чайниками и другими небольшими сосудами, а навстречу — с наполненными водой. Это жители нескольких кварталов шли за водой в одно, отведенное гитлеровцами, место. Брать ее разрешалось не более трех литров. И потому создавалась очередь — непрерывное движение людей.
Дороги залиты. Скользко. Кое-как переставляет ноги старушка, бережно придерживая кувшин с водой. Забавное зрелище для офицера-фашиста! С наглой усмешкой он смотрит ей вслед. Ему, должно быть, захотелось позабавиться. Вернулся и ударил по дну кувшина. Вода расплескалась, но сосуд остался в цепких руках хозяйки. Гитлеровец, неудовлетворенный, ударом сбил старуху с ног. Падая, она старалась удержать кувшин с драгоценным содержимым, чтобы хоть сколько-нибудь донести до дому, где ждала больная сестра. Ведь пройдено было уже более половины пути. Но озверевший офицер вырывает кувшин и выплескивает из него воду в лицо лежащей. Потом яростно начинает пинать, топтать ее сапогами. Натешившись, пошел было прочь, да, словно вспомнив что-то, вернулся и выпустил из пистолета всю обойму в изуродованное и без того уже безжизненное тело старушки.
Мимо шли люди с водой и без воды. Одни смотрели, чтобы запомнить,
Той старушкой была уважаемая учительница, пенсионерка, сестра нашей знакомой бабуси.
— Мы обе учительницы. Сестра была помоложе. Я ее берегла, чтобы на работу не отправили, — продолжала старушка. — Все сама я ходила за водой. А тут заболела. Лежала с температурой, в забытье. Очнулась как-то, позвала сестру — она не ответила. Меня мучила жажда. Просила пить, когда приходила в сознание. Но ко мне никто не подходил. Не знаю, сколько пролежала в бреду. Когда опомнилась, мне показалось, что сестры нет уже давно. Постучала в стенку. Пришли соседи. Выходили меня. А сестра все не возвращалась. Когда я сама смогла пойти за водой, встретила приятельницу, которая мне и рассказала о том, как погибла сестра. Даже не похоронила я ее, бедную…
Бабушке было о чем рассказать. Она говорила и говорила, словно тем самым хотела облегчить свою исстрадавшуюся душу.
— Горько смотреть на город, — продолжала бабушка, — в развалины превратили его, изверги. Разрушили дома и заводы, театры и школы. Сотни эшелонов отправили в Германию с награбленными ценностями, а тысячи парней и девчат — на каторжные работы.
От нее мы впервые услышали о страшной, трагической истории — массовом расстреле жителей города в Бабьем Яру, где десятки тысяч людей погребены были заживо, где колыхалась и стонала земля от задыхающихся людей…
Угнетающее впечатление оставил рассказ хозяйки.
При уборке помещений я занозила большой палец правой руки. Занозу удалили, а палец все равно раздуло, и он не давал мне покоя.
— Надо вскрывать, — заявил ведущий, — но будет очень больно. Разрез придется делать глубокий.
— Давайте под наркозом, — прошу я.
— Можно и под наркозом, — соглашается он, вспомнив наш спор о том, как я напрашивалась на наркоз, чтобы узнать, что чувствуют в это время больные. — Предоставляю тебе возможность испытать эту процедуру.
И вот я на перевязочном столе.
— Считай, — говорит Ирина Васильевна, наложив на нос маску.
— Раз, два… три-и, — выдохнула еле слышно.
— Считай! — кричит врач.
Слышать — слышу, а слово сказать не могу.
— Да она уже спит, — произносит Шура, стоящая у стерильного стола.
Вот взяли руку и начали обрабатывать спиртом, затем йодом. Пытаюсь крикнуть: «Стойте, не режьте! Я еще не уснула…» Почувствовала адскую боль. «Как бы разрыв сердца не произошел от такой боли», — думаю. Подтягиваю к себе руку.
— Подожди завяжу, — произносит Ирина Васильевна.
— Очень больно, — шепчу. Громкого голоса нет.
— Ну да, больно. Сама уснула, даже «три» не успела сказать, — смеется врач.
И тут я удивила присутствующих, рассказав все дословно, что слышала, и все, что чувствовала. А боль, как мне показалось, была более обостренной, чем могла быть без наркоза.
— Вот теперь-то я буду знать, как давать наркоз, чтобы раненые уснули по-настоящему и не ощущали такой боли, какую испытывала я.