Соленый ветер. Штурман дальнего плавания. Под парусами через океаны
Шрифт:
От старшего помощника я узнал неприятную новость — третий помощник Николай Васильевич Вешняков, поехавший вчера вечером в город, до сих пор не вернулся.
— Удивительного тут ничего нет, — добавил Эрнест Иванович. — Николай Васильевич очень легко хмелеет, а вчера он тут познакомился с какими-то эмигрантами. Наверное, затащили в гости, напоили, а теперь он высыпается.
В этот вечер я взял на берег обоих юнг и одного из учеников, и мы вчетвером объехали на автомобиле город и окрестности. Побывали на пляже, куда на морские купанья приезжают богатые люди из всех лаплатских городов. Впрочем, несмотря на прекрасный купальный пляж, со всеми удобствами и громадным курзалом, «морскими» купанья в Монтевидео можно назвать только относительно — нужен очень
По случаю разгара летнего сезона пляж был полон купающимися. По моим наблюдениям, испанцы среди купающихся были в меньшинстве, и всюду слышалась английская и французская речь.
С пляжа мы поехали в парк Капурро и на Прадо. Это замечательно красивые места с пышной субтропической растительностью, прекрасно разделанными аллеями, цветниками, ресторанами и «народными развлечениями». Народные развлечения те же, что и везде: карусели, тир, кинематограф, лотереи, американские колеса, открытые кофейни и пивные, открытые эстрады с фокусниками, танцорами и певцами, маленькие озера и прудики с пестро раскрашенными лодками для катанья.
Мне очень хотелось увидеть знаменитое танго, но танцоры исполняли парижские апашские танцы, надоевший до отвращения матлот и английскую джигу — родную сестру нашей чечетки, а танго мы так и не видели. Танго надо смотреть или в деревнях у гаучо, но там оно очень своеобразно, или в дорогих кафешантанах в городе. Говорят, что танго, родиной которого считается Аргентина, на самом деле переделано в Париже из старого испанского танца фанданго и что даже в Буэнос-Айресе лучшими исполнителями танго считаются французы.
Что было действительно красиво в этих громадных парках, так это разноцветные электрические лампочки, развешанные с большим вкусом гирляндами между высокими густолиственными каучуковыми деревьями, пирамидальными тополями и пальмами всевозможных пород.
Из парка мы отправились на авеню 18 июля и кончили вечер кассадой и кинематографом. В кинематографе, как и следовало ожидать, вместо какой-нибудь пьесы из местной жизни видели какую-то американскую акробатическую чепуху с Чарли Чаплином.
На другое утро пришел ответ из Буэнос-Айреса:
«Передайте капитану Лухманову, что „Товарищ“ во всех портах Аргентины получит такой же прием, как и в Монтевидео. Обсерватория предсказывает усиление восточных ветров и прибыль воды на перекатах. Уполномочиваете ли вести переговоры с Миановичем о высылке буксира?»
На эту телеграмму мы сейчас же послали ответ:
«Просим сообщить условия Миановича о доставке его буксирами „Товарища“ в Росарио».
В тот же день получено было и предложение Миановича. Он, ссылаясь на вздорожание угля, вызванное английской забастовкой, и на слишком глубокую осадку «Товарища», запрашивал 1150 фунтов и предлагал выслать один из самых сильных и новых пароходов «Мирадор».
Посоветовавшись с агентами и с милейшим командиром порта Тейлором, я ответил Миановичам в том смысле, что согласен заплатить тысячу фунтов, если они гарантируют мне благополучную доставку «Товарища» в Росарио.
На другое утро пришел ответ:
«Мирадор выходит Буэнос-Айреса вечером 29 декабря».
Начались приготовления к походу. Вечером с приливом мы должны были выйти из гавани и стать на рейде.
Николай Васильевич все еще не вернулся на судно. Я был сильно встревожен его исчезновением. Трое наших «язычников» и один местный русский эмигрант второй день искали его по всему городу и окрестностям и не могли напасть на его след. Явилось предположение,
Здесь убивают людей без шума и просто. Местные жители великолепно владеют бросательным ножом. Идущему человеку из-за кустов, в расстоянии пятнадцати — двадцати шагов, бросают вдогонку отточенный, как бритва, нож с узким лезвием, и он безошибочно вонзается по самую рукоять между лопатками. Пораженный не успевает даже вскрикнуть…
Я рассказал о пропавшем помощнике членам ЦК Уругвайской партии, и они обещали разыскать его, живого или мертвого.
День прошел в хлопотах. Надо было приготовиться прежде всего к аргентинским формальностям. Нас снабдили анкетными листами с такими смешными и ненужными вопросами, с которыми могут сравниться только анкеты, заполняемые иностранцами в Японии. Для этих анкет требовалось приготовить фотографические карточки всех членов экипажа. Затем надо было сговориться с лоцманом, с буксиром, который должен был вывести нас из гавани, получить очистку в таможне, запастись провизией, расплатиться с поставщиками, сделать прощальные визиты в ЦК партии, агентам, командиру порта…
В четыре часа пополудни назначен был торжественный прием партийной депутации, которая от имени ЦК Уругвайской компартии должна была передать «Товарищу» бронзовый барельеф для доставки в Москву, в Мавзолей Ленина.
От приехавших депутатов я узнал, что Николай Васильевич найден: сидит в тюрьме за активное сопротивление полиции — и через час будет доставлен на судно.
Как попал наш добрейший и безобиднейший Николай Васильевич в уругвайскую тюрьму, я расскажу его же словами:
— В первый же день нашего прихода, вечером, я отправился на берег. На набережной увидел трамвай. Из длинной надписи на вагоне мог понять только одно слово «парк». Сел и поехал. Трамвай действительно привез меня в какой-то очень большой парк, где было гулянье и много народу. Было очень жарко, мне захотелось пить, я зашел в какой-то ресторанчик и с удовольствием выпил несколько кружек пива. А потом что было, ничего не помню… Проснулся я в какой-то комнатке. Дверь заперта. Стал стучать. Вошел полицейский. Я никакого иностранного языка, кроме английского, не знаю, да и тот плохо. Стал я расспрашивать полицейского, где я нахожусь и в чем дело. Но он махнул рукой и ушел. Утром за мной пришли двое полицейских. Посадили в закрытый автомобиль и куда-то привезли. В какой-то большой дом. Во двор. Там меня повели по разным коридорам и привели в большой зал со скамейками для публики и со столом на возвышении. За столом сидел человек в черном. Я понял, что это был суд. Но за что меня судили, никак не мог догадаться. Двое полицейских и какой-то штатский что-то обо мне говорили и показывали на меня пальцами. Судья спросил меня по-испански, я ничего не мог понять и ответил по-английски: «Ай но спик спаниш». Тогда мне дали подписать какую-то бумагу, а потом полицейские посадили меня в автомобиль и отвезли в тюрьму…
Привезшие бедного Николая Васильевича уругвайские товарищи в добавление к его повествованию рассказали следующее:
— Ваш помощник был на Прадо, напился и стал приставать к какой-то даме. Она подняла крик. Подбежал полицейский. Ваш помощник вступил с ним в препирательства. Полицейский потребовал, чтобы он шел за ним в участок. Тот ничего не понимал, конечно, и в конце концов, так как полицейский хотел его взять насильно, он вступил с ним в драку. Полицейский, наверное, оглоушил его дубинкой по голове. У нас это делается довольно просто. А затем посадил на извозчика и отвез в участок. Согласно законов страны, суд должен был рассмотреть дело в течение двадцати четырех часов. Ваш помощник был в штатском, при нем не было никаких документов, и никто не понимал, что он говорит. Полицейские обвинили его в оскорблении словами и действием полиции при исполнении служебных обязанностей, и судья приговорил его к трем месяцам тюремного заключения… Никто не мог догадаться, что он с русского судна, и потому вас не могли ни о чем известить.