Соленый ветер
Шрифт:
У стены маленькой однокомнатной хижины стоял велосипед. Неподалеку закудахтала курица. Смутившись, я постучала в дверь. Может, я зря сюда пришла?
На пороге появилась старая женщина, ее седые волосы были заплетены в аккуратную косу.
– Я хочу повидаться с Атеей, – робко сказала я, поднимая корзину с одеялами.
Женщина кивнула и пробормотала что-то по-французски или по-таитянски – я не поняла. В хижине послышались шаги, и за спиной у старухи показалась Атея.
– Анна, ты пришла! – воскликнула она. Туземка изменилась. Возможно,
– Да, – ответила я, – прости, если помешала. Я хотела убедиться, что с тобой все в порядке. И отдать вот это.
Атея взяла корзину и восхищенно ахнула:
– Красивые. Мне?
– Да, и передай тем, кому это нужно. Как ты?
Мой вопрос привел ее в замешательство.
– Заходи, – пригласила она вместо ответа, – это Тита.
Пожилая женщина кивнула.
– Рада знакомству, Тита. Я Анна.
Тита указала на плетеный стул, и я села. Вскоре она протянула мне чашку с чем-то горячим.
– Чай, – пояснила она. – Тебе.
Я поблагодарила и сделала глоток. Напиток оказался сладким и пряным одновременно.
– Вкусно. Что это?
– Кава [10] , – ответила Атея. – Успокаивает.
Я кивнула. Атея была права. В каждом глотке было что-то расслабляющее и дурманящее. Все вокруг как-то смягчилось. Через несколько минут острые углы зазубренной оконной рамы сгладились, а земляной пол стал похож на мягкий ковер.
– Это она? – спросила Тита Атею.
10
Кава – напиток, сделанный из корней Piper methysticum, перца, произрастающего на многих тропических островах Тихого океана.
Та кивнула.
Тита присела на стул рядом со мной.
– Это ты нашла дом художника?
Я растерялась, но потом вспомнила, что сказала Атея тогда на пляже – я забыла поделиться этой деталью с Уэстри.
– Да, если вы говорите о бунгало.
Тита многозначительно посмотрела на Атею.
– Ты должна кое-что узнать об этом бунгало, – пристально глядя на меня, сказала старая женщина. – По легенде, любой, кто туда войдет, обречен на жизнь, полную, – она остановилась, словно подбирая нужное слово, – страданий.
– Боюсь, я не совсем понимаю, о чем вы, – сказала я, опустив кружку на маленький деревянный столик. Комнату словно окутал туман. Интересно, что я пью?
– Там происходят плохие вещи.
Я покачала головой. Она ошибается. Там происходят хорошие вещи. Это наше убежище, место, где я полюбила Уэстри. Как она может так говорить?
– Какого рода? – уточнила я.
– Слишком темные, чтобы о них говорить, – прошептала она, глянув на крест, что висел на стене.
Я резко встала, и комната
– Что же, – пробормотала я, хватаясь руками за стул, – спасибо за чай. К сожалению, мне пора. – Я повернулась к Атее: – Береги себя, милая. И помни о моем предложении, если тебе вдруг понадобится помощь.
Она кивнула и осторожно посмотрела на Титу. Я открыла дверь.
– Подождите, – обернулась я, – вы сказали, бунгало принадлежало художнику. Не знаете, кому именно?
– Знаю, – с печалью в глазах ответила Тита. – Его звали Поль. Поль Гоген.
На следующий вечер мы собрались в зале отдыха, но вскоре поднялся переполох. В зал поспешно вошли мужчины.
– Сестры, скорее! – крикнул один из них. – Вы нужны в лазарете. Приземлился самолет с ранеными. На этот раз их очень много.
Я бросила спицы и вместе с другими девушками побежала к лазарету, где уже отдавала распоряжения сестра Гильдебрандт.
– Китти, останешься со мной, будешь ассистировать доктору Уилеру. Стелла, за тобой койки с первую по одиннадцатую. Лиз, с двенадцатой по девятнадцатую. Мэри, Анна, вы будете принимать. Соблюдайте порядок. Нам предстоит тяжелая ночь. Но мы здесь ради этого. Сестры, крепитесь. Предстоит многочасовая работа.
Мы бросились по местам. Предстояла тяжелая работа. Ранения были серьезнее, крики громче, напряжение сильнее.
Мы с Мэри работали у дверей, руководя движением и принимая солдат, многие из которых кричали и молили о помощи, некоторые тихо, невнятно, а некоторые так громко, что было страшно слушать. Молодой солдат с раной на голове так вцепился в рукав моего платья, что порвал его.
– Я хочу к маме! – кричал он. – Мама! Где мама?
Все это было очень мучительно. Кровь, страдания, боль, взрослые мужчины, уподобившиеся детям. Но мы продолжали работать, собрали в кулак все силы, как велела сестра Гильдебрандт. А когда силы заканчивались, мы находили еще.
Последний самолет приземлился в половине третьего ночи. В лазарет привезли девятерых. У двери закричала Мэри. Ее голос был наполнен ужасом. И я поняла почему.
Я подбежала к ней. На носилках лежал Лу – обмякший, безжизненный, с тяжелейшими ожогами.
Солдат у дверей покачал головой:
– Простите, мадам. Он умер по дороге. Сожалею.
– Нет! – закричала Мэри, качая головой. – Нет!
Она подбежала к солдату и схватила его за рубашку.
– Вы пытались ему помочь? Вы ничего не сделали?
– Мадам, – ответил он, – уверяю, мы сделали все, что могли. Ранения были слишком серьезными.
– Нет, – простонала Мэри, упав на колени, – не может быть…
Она положила голову на грудь Лу, уткнувшись в пропитанную кровью рубашку.
– Нет, нет, Лу. Нет.
Подбежала Лиз.
– Надо ее успокоить. Поможешь?
– Мэри, – сказала я, – Мэри, успокойся. Милая, он умер. Отпусти его.
– Нет, – выкрикнула она, оттолкнув меня. Ее лицо испачкалось кровью Лу. Я жестом попросила Лиз помочь.