Солнце, луна и хлебное поле
Шрифт:
– Ну, давай, слушаю, расскажи, как все было.
Я сказал, что там все написано. Но он повторил, нет, говорит, рассказывай. Он ни разу не прервал, внимательно глядя на меня. Когда я закончил и замолчал, он сказал:
– Ты не похож на убийцу, тем более на такого, который с легкостью уложит двух человек.
– Вы правы, я не убийца, я мститель, думаю, это благородное дело, я отомстил за оскорбление семьи моего друга.
– А зачем тебе понадобились два пистолета, почему из одного не выстрелил в обоих?
– У меня два пистолета было, из обоих и выстрелил, не вижу
– Раньше стрелял в человека или в животное?
– Иногда в ворон стрелял, да и в тот день тоже, когда это случилось, я все оставшиеся пули на ворон пустил.
Я сам себе удивлялся, насколько легко я врал.
– Знали твои друзья, что у тебя были пистолеты?
– Знали, но такого не ожидали.
– Когда ты принял это решение?
– Когда они нам сказали, где прячут эту суку, я понял, что появился шанс, и я его не упустил.
Он показал мне фотографии Чомбэ и Хихоны:
– Может, припомнишь, который из них первый показал, где прячется парень, – этот или тот.
Я был готов к этому вопросу:
– Вот этот, усатый, а потом я уже не слушал, начал о деле думать.
Он со злостью рассмеялся. Он казался намного умнее следователя, который допрашивал меня до него.
– Знаешь, что тебя ждет?
– Знаю, но не боюсь, в конце концов, тюрьмы строят для людей, а не для овец, – эту фразу я слышал от Трокадэро, и теперь ввернул.
– Для глупых людей строят, – сказал он строго, – умным там делать нечего.
– Я очень прошу вас не оскорблять меня. Это правда, что я сын сапожника, но мой дед был князем, известным человеком, имел в собственности тысячу пятьсот гектаров виноградников.
На следующее утро меня отправили во временный изолятор главной ментовки, я знал, что там содержится Хаим, и надеялся увидеть его. В узкой маленькой камере было десять заключенных. Кто лежал на нарах, кто сидел на полу, все они были старше меня. Вокруг воняло. Как только мне указали место на полу, я принялся расспрашивать: «Не знаете, в какой камере сидит такой-то, или научите, как это узнать?»
– Если есть деньги, можешь дать надзирателю, он обойдет камеры и разузнает, дело простое, – сказал мне пожилой мужчина, куривший, лежа на нарах.
– Сколько заплатить? – спросил я.
– Пять рублей.
Я опешил, но потом вспомнил, что у меня было двадцать пять рублей, и успокоился.
– За что задержали? – спросил молодой мужчина.
– Двух сук положил, – ответил я.
На мгновение в камере воцарилось молчание.
– За что? – поинтересовался тот пожилой, что курил на нарах.
– Так нужно было, – ответил я.
После этого уже никто ничего не спрашивал.
Вечером я договорился с надзирателем, и через час он позвал меня через волчок в двери: «Подойди». Когда я подошел, он сказал мне: «Твой друг сидит в двадцать пятой камере, передал тебе это, возьми, – он протянул мне вчетверо сложенный тетрадный листок и карандаш. – Через два часа приду, отнесу ответ».
На листочке было написано два предложения: «В чем тебя обвиняют? Больше ничего меня не интересует». Это означало, не напиши чего-нибудь, о чем потом пожалеешь. Предупреждение было
Ответ получил на другой день вечером, на листочке был нарисован фаллос. Над рисунком написано: «Если все это – правда, то это ты и есть». А внизу: «Если ложь, тогда тем более». И все. Я разозлился, хотя и сомневался, что он и впрямь так думает. Ясно, у него возникли вопросы, и все же он должен был догадаться, что правда где-то в другом месте зарыта. Я перевернул листок и написал: «Наверное, и по-другому могло случиться, но вышло, как вышло. Надеюсь, ты еще помнишь, что рисую я лучше тебя?»
На третье утро меня отвели в морг. Там мы проторчали долго. Был составлен протокол, по которому я подтверждал, что трупы опознал, и признаю, что обоих уложил я. Расписался, и мы вышли наружу. Легавые усадили меня в машину и вернули обратно.
Вечером я написал Хаиму всего два слова: «Как ты?» Когда надзиратель вернулся, сказал: «Твоего друга нет. Его освободили». Мне стало так грустно – пока он был здесь, я, несмотря ни на что, не чувствовал себя таким одиноким.
Через три дня меня перевели в отделение для несовершеннолетних губернской тюрьмы. О событиях на Кукии здесь слышали еще до моего появления и ко мне относились с таким уважением и одновременно опасением, что я чувствовал себя так хорошо, как никогда раньше.
16
У легавых были свои информаторы среди евреев, и они были уверены, что за этим делом стояли заказчики. С яростью требовали от меня, чтобы я рассказал всю правду. Правда же, по их мнению, была в том, что убийство Чомбэ и Хихоны было заранее спланировано Трокадэро и его друзьями, а я просто сглупил и исполнил.
Не жалея времени и сил, говорили они со мной, то обещали скостить срок, то угрожали, что окончательно погубят, но я твердо стоял на своем, ничего не прибавляя и не убавляя, точно следовал советам Тамаза. Меня так жестоко избивали, что я пять раз терял сознание, в чувство меня приводили врачи. В итоге у меня появился азарт не уступить им. Больше я ни о чем не думал, будто все остальное потеряло значение, наконец, когда я на их глазах перегрыз себе вены на обеих руках и все там вымарал в крови, у них так перекосились лица, что я понял, меня оставят в покое, и первый раз в жизни почувствовал уважение к самому себе.
В конце концов закончилось предварительное следствие, и ко мне явился адвокат. По тем временам до окончания предварительного следствия к заключенному и близко не подпускали адвоката. Мой адвокат казался деловым и уверенным в себе человеком.
– Меня нанял твой друг, – объявил он и передал мне письмо Хаима. Письмо было написано приблизительно так: «Надеюсь, ты веришь, что услышанное очень расстроило меня. Уверен, если бы я был на свободе, дело бы до такого не дошло. Сейчас пытаемся тебе помочь, посмотрим, что у нас выйдет».