Солнце над Бабатагом
Шрифт:
Так он сидел и раздумывал, пока Фульгара остуживала вскипяченную воду, а Темир-Булат разбирал медицинскую сумку.
Лопатин распечатал санитарный пакет.
— Ну, брат, крепись, — говорил он Абильджану, промывая рану раствором борной кислоты и еще раз замечая, что сухожилия были целы. — Джигитам плакать нельзя. Еще немного — и все. И будешь опять бегать, как миленький. Переведи ему, Темир-Булат.
Лопатин проделал операцию, наложил марлю и начал бинтовать ногу раненого, с радостью отмечая, что несмотря на страшную боль, мальчик, хотя и скрипел зубами, но ни разу даже не вскрикнул. Только крупные слезы
— Ай, джигит! Ай, молодец! — приговаривал Лопатин, конечно не помышляя о том, что спустя много лет, во время ужасной войны случай вновь сведет его с этим мальчиком, тогда уже ведущим хирургом полевого госпиталя…
— Здорово у вас получилось, товарищ командир, — сказал с восторгом Темир-Булат, когда Лопатин закончил бинтовать и бережно опустил ногу мальчика.
— Уж не знаю как, но я сделал все, что мог. Это, милый мой, долг каждого человека, а тем более коммуниста. Разве можно оставить человека в беде?..
За время стоянки в Санг-Гардаке при самом тесном общении с населением Лопатин все более убеждался в благородстве и главным образом честности окружавшего его народа. Здесь нельзя было зря бросаться словами и вообще совершить какой-либо неблаговидный поступок. Собственно, таких случаев и не было в гарнизоне. Из разговоров с местными жителями, конечно при помощи Темир-Булата, Лопатин убедился, что любое проявление непорядочности рассматривается здесь как самое тяжкое преступление.
Все это вселяло в молодого командира желание как можно лучше помочь населению кишлака. Одним из первых мероприятий была организация медицинского пункта. К этому времени — а прошло уже почти двадцать суток, как гарнизон стоял в Санг-Гардаке, — Абильджан, которому старики предсказали неминуемую смерть, начал потихоньку становиться на раненую ногу. А через неделю мальчик и вовсе забросил палку. Слух о великом стрелке и таком же великом враче молниеносно пронесся в горах. В Санг-Гардак потянулись больные. Лопатин даже немного растерялся, когда дежурный доложил, что приема ожидают более сотни больных. На следующий день пришло сто двадцать семь человек. Среди них более половины страдало мокрой экземой. Лекарств не хватало. Пришлось срочно обращаться в полковой лазарет. Оттуда отказа не было. Пять-шесть бойцов рискуя жизнью, карабкались по головокружительным кручам, преодолевали потоки и оползни, но вовремя доставляли медикаменты.
Лопатина радовало, что жители стали с большим доверием относиться к гарнизону, видя в бойцах своих подлинных друзей и защитников.
Однажды утром к нему пришла Фульгара вместе с Темир-Булатом.
— Говорит, у нее есть важное сообщение, — сказал переводчик.
Лопатин предложил всем садиться.
Речь зашла о басмаческом главаре Вали-командире, который с шайкой из сорока человек сидел в Байсунских горах. Лопатин насторожился при этом сообщении, потому что ликвидация шайки входила в задачу гарнизона. Он уже не один раз выступал в горы, но кто-то предупреждал Вали-командира, и походы против него заканчивались неудачей.
— Говорит, русские наши друзья. Они хотят нам добра, — продолжал переводчик. — Говорит, среди басмачей есть люди обманутые. В отряде Вали-командира, говорит, служит ее двоюродный брат. Его зовут Шир-Мамед.
Из дальнейшего Лопатин узнал, что Фульгара попросила своего человека съездить
Лопатин пояснил, что все добровольно сдавшиеся басмачи подлежат полной амнистии. Кроме того, им выделяется земля и скот, чтобы они могли заниматься мирным трудом…
Спустя несколько дней Шир-Мамед, брат Фульгары, приехал в Санг-Гардак. Под ним выплясывал красавец рыжий карабаир Вали-командира. К седлу были приторочены четыре английских одиннадцатизарядных винтовки.
На вопрос Лопатина, где сам Вали-командир, Шир-Мамед — широкоплечий мужчина лет сорока с конусообразной бородкой — сделал выразительный жест, проведя ребром ладони по горлу. Он же сообщил, что остальные джигиты разошлись по своим кишлакам. Лопатин знал, что в этом не было ничего удивительного. В басмаческих отрядах шло разложение. Говорили, что сам Ибрагим-бек намерен бежать за границу…
Отряд в двести всадников, спешивший перехватить Ибрагим-бека, быстро шел по Сурханской долине. Лихарев хотел засветло переправиться через Сурхан. Река, как он слышал, сильно разлилась, о переправе вплавь при стремительном течении нечего было и думать, и он расчитывал только на бурдюки, надеясь достать их у местных жителей в кишлаке Пайзаве, стоявшем у самой реки.
Пройдя около пятнадцати верст цветущей долиной, отряд круто свернул в камыши. Всюду, куда хватал глаз, виднелись тонкие зеленые стебли с желтыми кисточками, и только вдали синели предгорья.
В воздухе дрожал, все приближаясь рокочущий гул.
— Как по-вашему, Василий Прокопыч, что это гудит? — спросил Кузьмич трубача.
— Что гудит? Сурхан гудит, — отвечал Климов спокойно.
— А прошлый год, когда мы здесь были, он вроде не гудел?
— Так то было зимой, Федор Кузьмич. А сейчас лето. Снег-то в горах тает, вот он, значит, и тово… гудит.
Конечно, Кузьмич прекрасно понимал, отчего ревет Сурхан, но, испытывая чувство сильнейшей тревоги, хотел разрядить его в беседе с приятелем, отличавшимся отменным спокойствием.
Камыши расступились. Впереди блеснула река.
«Ну, факт, придется тонуть», — с ужасом подумал Кузьмич, увидев, как набухший Сурхан быстро нес бурные воды.
Колонна выходила к реке. Парда и Ташмурад, ехавшие с головным разъездом, сложив ладони, кричали на противоположный берег. Там на зеленом фоне камышей видны были полуобнаженные загорелые люди в чалмах. Это были «сучи»— водные люди. Они сноровисто вязали плотики из бурдюков. Вот двое, подхватив плотик, спустились с ним в воду. Их головы замелькали под солнцем, то появляясь, то пропадая в волнах.
Вызвав к себе командиров, Лихарев объявил план переправы. Затем приказал всем раздеться. Хорошим пловцам плыть с лошадьми. Остальным вместе с оружием и одеждой переправляться на бурдюках. Пулеметчиков разделить на две части для прикрытия переправы на обоих берегах.
Лихарев немного тревожился, зная, что на днях потонуло при переправе несколько бойцов из Алтайской бригады.
Он сам показал, как надо привязывать лошадей на длинный аркан. Потом, подготовив первую партию, разделся, вскочил на Давлят-Кока и первым въехал в бурную реку, бешеное течение которой несло деревья, бревна, сорвавшиеся с гор огромные камни.