Солнце над Бабатагом
Шрифт:
— От этого ущелья, говорит, на кишлак Гилян идут две дороги. Обе плохие… Одна все же получше, но ехать по ней в два раза дальше. Другая, говорит, прямая, но надо подниматься через перевал.
— Проехать можно? — спросил Иван Ильич.
— Можно. Только большие обрывы.
Посоветовавшись с Ильвачевым, Ладыгин решил идти короткой дорогой, но сначала сделать привал.
Начинало смеркаться. Эскадрон расположился на отдых в горном ауле. Здесь оказались только пастухи с большим стадом овец. Сторожевые овчарки, услышав конский топот, подняли яростный лай, но вскоре успокоились и прилегли.
Чувствуя приближающийся
Вокруг стояла тишина, изредка прерываемая шумными вздохами лошадей.
— Обратите внимание, товарищ командир, — заговорил толстый Пейпа своим тонким голосом, увидев, что Вихров не спит, — какие страшные собаки, а на нас не кидаются. Почему это так?
Вихров посмотрел на злобные, с обрубленными ушами морды овчарок и, подумав, сказал:
— Чуют хороших людей. А боец для них — первый друг: бить не будет, кость кинет. Знают, что… — Он не закончил: вдали послышались глухие странные звуки, Постепенно перешедшие в густой хищный рев.
Выронив черпак, фуражир застыл у костра.
Овчарки вскочили и унеслись в темноту.
Гриша приподнялся на локте.
— Кто это? — спросил Вихров.
— Барс, — сказал Гриша, прислушиваясь. В темноте блеснул огонек. Раздался выстрел. Ладыгин вскочил.
— В ружье! — крикнул он. — Гаси огонь!.. Вихров, бери трех человек — выясни, кто стрелял.
Вдали прокатились еще два выстрела.
Сообразив, что стреляют в той стороне, где на посту стоит Латыпов, Вцхров подхватил шашку и побежал в темноту.
— Кто идет? — окликнул знакомый голос Латыпова.
— Вихров! Вы стреляли?
— Я, товарищ командир.
— В кого?
— И сам не пойму. Стою, слышу — шуршит. Что такое? Вдруг вижу, словно бы две зеленые свечки зажглись и мигают, мигают. — Латыпов поднял руку, пошевелил пальцами. — Потом оно как закричит, как завоет — и на меня. Тут я ударил… И что бы это такое? — спросил он, пожимая плечами.
— Барс, — сказал Вихров.
— Это что, вроде тигра?
— Да.
— Эх, жаль, не подвалил я его…
Спустя некоторое время эскадрон двинулся в путь. Молодой месяц стоял над горами, заливая окрестности матовым светом. Вскоре начался каменистый подъем. Лошади заскользили по гладкому камню, выбивая подковами синие искры.
С хвоста колонны донесся испуганный крик.
— Что такое? — с беспокойством спросил Ильвачев.
— Кузьмич упал, — произнес чей-то голос.
— Разбился?
— Нет, зашибся немного…
С каждым шагом подъем становился все круче. Ладыгин приказал спешиться. Взявшись за хвосты лошадей, бойцы с трудом карабкались вверх.
Вихров чувствовал, что силы изменяют. Сердце билось неистово. В груди образовался тяжелый, спирающий дыхание ком. Он неоднократно готов был выпустить хвост лошади и скатиться под гору, по каждый раз величайшим напряжением воли заставлял себя двигаться.
— Стой? — хрипло сказал Иван Ильич. — Привал десять минут!
— Фу! Вот это — да! — произнес Кастрыко, покачав головой.
— Этак мы и до неба доберемся. Посмотрим, как там угодники живут, —
— А вот доберемся туда, на перевал, — командир показал рукой вверх, — и будет три с половиной версты… Ну, отдохнули? Вперед!..
Преодолевая приступ малярии, Вихров полз к перевалу. Вскоре его окутало густым влажным туманом. «Облака», — понял он. Теперь он видел только хвост своей лошади, которая, кроша камень и выбивая искры, чуть не на коленях карабкалась вверх». «Ну еще, еще немножко, — думал Вихров. — Нет, сейчас упаду… А ну же, вперед!..»
Наконец, совершенно измученный долгим подъемом, эскадрон преодолел перевал и остановился на плоскогорье.
Месяца зашел за гору. Вокруг стояла сплошная тьма.
Взводные командиры подходили, собирались подле Ладыгина. Оказалось, что в четвертом взводе стали две лошади.
— Вечно с хвоста передают неприятности, — сказал Ильвачев.
— А ведь не успеть нам, — озабоченно заметил Ладыгин. — В приказе сказано: «Занять Гилян к рассвету», а прошли всего двадцать пять верст.
«Ладно писано в бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить», — подумал Кондратенко со своей обычной усмешкой.
— Может быть, попробуем ехать, пока ровное место? — предложил Ильвачев.
— Попробуем, — согласился Ладыгин.
Узкая тропинка вилась змейкой по отрогам хребта. С одной стороны подымались отвесные скалы, с другой, откуда доносился глухой шум потока, стояла непроглядная тьма. Лошади всхрапывали и, вытянув шеи, осторожно ставили ноги…
Небо бледнело. Откуда-то снизу блеснул неяркий рассеянный свет, и в ту же минуту на снеговых вершинах вспыхнуло розовое пламя. Все осветилось, и Маринка увидела бездну. Холодок прошел у нее по спине. Она ехала над пропастью по козьей тропинке. Тропинка была так узка, что лошадь едва могла поставить копыта. А там, далеко внизу, виднелись прилепившиеся к скалам крошечные, как гнезда ласточек, аулы горных таджиков. Слезть с лошади было нельзя. Спешившись, всадник обязательно ступил бы в пустоту… Временами тропинка почти совсем пропадала, оставались лишь едва заметные выступы почвы, и лошади, пугливо храпя, выбирали место, куда ступить. Маринка похолодела, увидев, что из-под ноги идущей впереди лошади откололся кусок породы. Медленно отвалившись, глыба с глухим шумом обрушилась в пропасть. Девушка освободила стремена и зажмурилась, вся подавшись вперед. Ей показалось, что она стала легче воздуха. Она перевела дыхание; лошадь, как кошка, прошла опасное место.
Поехал казак на чужбину далеку На верном коне, на своем боевом… беспечно пропел позади Маринки густой, низкий голос. Она осторожно оглянулась и встретилась взглядом с лихими глазами Харламова.
— Ну как, сестричка? — спросил он, улыбаясь. — Воздух-то какой? Благодать!
Маринка открыла было рот, но ничего не сказала, боясь потерять равновесие…
Передние остановились. Это было, новое испытание, потому что стоять над пропастью было гораздо страшнее, чем двигаться. Оказывается, произошла встреча. И теперь проводник и вышедший из-за поворота тропинки старый таджик, гнавший перед собой ишака, размахивая руками, горячо говорили что-то друг другу. Таджик решительно кивнул головой, нагнулся и сильным движением столкнул ишака в пропасть.