Солнце слепых
Шрифт:
ЗАГС был неподалеку, и через два месяца они справили свадьбу. Петров с Шапиро сочинили частушки и с огоньком исполнили их. А после единственного краткого визита, который нанес бывший армейский разведчик Дерейкин Ф.И. действующему дирижеру симфонического оркестра Туманову Г.П., тот тут же вечером доставил Екатерине Александровне Дерейкиной ее семилетнего сына Николая в целости и сохранности, и в знак примирения принес коньяк и букет желтых роз. Лишь одна красная роза горела посередине, как капля крови. Туманов выглядел респектабельным, но жалким, и Катя простила его. Расстались они дружески. А
Когда остались одни, Катя обняла Федора и в первый раз сказала ему:
– Феденька, я люблю тебя!
Глава 7
Когда уходят навсегда
В жизни горожанина, как во всякой городской улице, две стороны: солнечная и теневая. На этой улице может быть оживленное движение, а может быть тупик, новое асфальтовое покрытие или вечно вскрытый ремонтными службами асфальт, может сиять безукоризненная чистота, а может неуемный ветер непрерывно сыпать в лицо песком и обдавать выхлопными газами поток автомобилей. К жизни такой рано или поздно привыкаешь, как к будильнику в шесть утра, вечернему кефиру в санатории, а то и к супружескому долгу.
Дерейкин свернул с городских улиц к реке и вдруг оказался в другом царстве. Федор искал отдел кадров пароходства. Он был, сказали, в вагончике на задворках речпорта. Само здание речпорта стояло под лесами, и оттуда неслись какие-то дикие крики, как из леса. На самом верху, на балке, сидел парень в немецкой каске и болтал ногами.
– Где тут отдел кадров?
Парень махнул рукой куда-то вдаль.
Федор прошел всю территорию порта, пустырь, железнодорожные пути, несколько составов из теплушек и платформ, разъеденный ржой и временем катер, дымящиеся пирамиды угля. Ничего похожего на отдел кадров не было. Вывернув из-за горы металлолома, как из-за монумента войны, Дерейкин увидел на путях вагончик. С треском раскрылась дверь и, громко каркая, из вагончика вылетела большая ворона. Вид у вороны был жуткий. Тут же с проклятиями показалась косматая старуха, тоже похожая на ворону. Она яростно махала руками и что-то орала вороне вслед.
– Не скажете, где здесь отдел кадров?
– спросил Федор.
– У нее вон спроси!
– крикнула ведьма и с треском закрыла дверь.
Дерейкин вспомнил, что когда в помещение залетает птица - это к неблагополучию. Оттого бабка, видно, и переполошилась, подумал он и еще раз постучал в дверь вагончика.
– Чего тебе?
– Отдел кадров.
– Я же сказала: у нее спроси!
– У кого?
– Дерейкин посмотрел на ворону, усевшуюся на дереве напротив.
– Вон, у девчонки! Бестолочь. Ослеп, что ли? Все слепые какие-то, глухие, и все в отдел кадров прут! Инвалиды, ёшь корень!
– с треском бабка захлопнула дверь.
Тут Федор заметил маленького роста женщину. Та чистила на плоском камне рыбу. Рыба, видимо, подсохла, и женщина яростно драла ее большим ножом.
– Вы отдел кадров?
– Я, - выпрямилась женщина, но от этого выше не стала.
– Вы рыбку-то смочите, легче пойдет, - посоветовал Федор.
– Это тебе не бабу драть, смочи!
– оборвала его женщина.
– Чего надо?
– Это, наверное, ваша мать в вагончике?
– Моя «вашамать». А что?
–
– Порекомендовала? Ладно, подождите минутку, - смилостивилась женщина и, окунув окуньков в воду, дочистила их.
– Так, значит, к нам, - женщина вытерла руки о передник и взяла документы Дерейкина.
– На самоходку? Дерейкин, значит, Федор... Вот тебе, бабушка, и ваша мать! Дерейкин? Ты, что ли, Федька? Вот не узнала бы никогда! Где лицо так обжег? Меня-то не забыл?
– женщина подбоченилась, вздернула кверху носик.
Дерейкин узнал страшную хохотушку Лиду, даже не из прошлой, а позапрошлой, бог знает какой, институтской еще жизни. Ко лбу ее прилипли рыбьи чешуйки.
– Лида!
– Узнал, сволочь!
– Лида топнула ножкой и крутнулась на месте.
– А я все та же, оторви да брось!
– Да вижу, что та же. Ты-то та же, я вот гаже.
– Пошли в помещение, записать надо и печать поставить.
– Мать не попрет?
– Не попрет. У нее там другая комната.
– У, так у тебя тут апартамент!
– А как же! Госслужба! Женат, Федя? Жена-ат... И дети есть? Е-есть... Сыночка Коля. Давно женат?
– Второй год.
– Когда ребеночка-то успел наклепать? Приемный, что ли?
– Родной.
– Рассказывай! Ты тогда не его делал. Ты тогда другим занят был.
– Лида, мне не хотелось бы омрачать радость нашей встречи грубостью.
– О, извините, извините! Покорнейше приносим извинения. Блока по-прежнему читаете или уже без него?
– Пока с ним.
– Похвально, похвально... Поматросили и бросили, поматросили и бросили... Вот вам, Федор Иванович, документики. Пойдете теперь вон туда, все время прямо, налево не надо. Там вас определят, куда надо. А со мною все, конец - делу венец!
– Зря ты так, Лида, зря.
– Ладно, ступай. Плохо будет, заглядывай. Глядишь, по старой памяти и не прогоню.
– Лоб оботри.
Отойдя шагов на двадцать, Федор оглянулся. Лида смотрела ему вслед, а из приоткрытой двери вагончика выглядывала старуха. Федор помахал им рукой. Его вдруг пронзила мысль, что он придет еще сюда. Ему даже на мгновение показалось, что это он в будущем и идет мимо черных дымящихся куч по пояс в бурьяне.
Вечером Федор сказал Кате, что на новой работе встретил довоенную знакомую. Вместе учились, почему-то сказал он. Лидка, кажется, нигде не училась, а провертелась всю молодость на танцульках, как стрекоза.
– Старые знакомые на новой работе - это хорошо, - сказала Катя.
– Это хорошая примета.
Хорошая примета оказалась плохой.
Сперва умер Коля. Врачи предупреждали, что он долго не протянет, что ему надо беречься, но что это произойдет так скоро - не думал никто. Коля играл в футбол с ребятами, и мяч со страшной силой ударил его по затылку. Прошлая травма дала себя знать. Недели три Коля пролежал в больнице, потом несколько раз терял сознание, приходил в себя, а последний раз как потерял его, так и не вернулся из небытия. На Кате лица не было. На похороны пришел дирижер и, не глядя на Катю, протянул ей холодную руку. Катя не почувствовала ее. Дирижер поцеловал мальчика в лоб и, сгорбившись, вышел из комнаты.