Солнце слепых
Шрифт:
Радушный широкий жест приглашал к разговору. У кружки был причудливый, повторяющий нос господина, длинный с горбинкой носик. Я едва сдержал улыбку. У кружки не хватало только усов. У господина был пытливый взгляд, лоб высокий, с залысинами. Вообще он имел вид незаурядного человека. Переносица была отмечена индивидуальным знаком: треугольником, вершиной вниз. Я никак не мог вспомнить, что бы это могло значить по законам физиономистики. Небольшой рот, с хорошо обозначенной, выпяченной чуть-чуть вперед нижней губой, говорил о том,
– Не правда ли, безумно ловить ускользающее здоровье?
– повторил он вопрос.
– Все равно, что ловить ускользающую любовь, - откликнулся я, толком не успев продумать ответ.
– Да? Вас интересует любовь? По вам этого не скажешь.
– Почему же, позвольте узнать?
– полюбопытствовал я.
– Я вроде еще молод и обеспечен, и в амурах могу позволить себе невинную шалость.
– Позволить - да, но не ловить. Из ваших рук вряд ли что выскочит.
Я, признаться, с любопытством посмотрел на свои руки.
– Вот никогда так не думал.
– Потому и не думали. У кого такие руки, тот не думает. Незачем.
Мне невольно бросились в глаза его изнеженные руки с тонкими длинными пальцами.
– А вы много думаете?
– не совсем тактично спросил я. Однако господин не оскорбился, что говорило о большом миролюбии его характера.
– Простите.
– Много, - просто ответил он.
– Я Мишель Монтень. Слышали обо мне?
– Да, вы, кажется, мэр какого-то города?
– разумеется, я знал о нем.
Монтень помолчал с минуту.
– Да-да, мэр города Бордо, это на Гаронне.
– Я принадлежу тоже к известному роду, - сказал я, чтобы как-то продолжить беседу. Должен признаться, меня ошеломила эта новость - сам Мишель Монтень! Я, конечно, знал о нем все, ценил и ценю его по сию пору гораздо больше всех остальных мыслителей планеты.
– Мое имя носит известный род в Англии. Но я не хотел бы сейчас называть себя. Я обещаю вам раскрыть свое имя, когда мы покинем это место. Я слышал, вы родом из купеческой семьи?
– поинтересовался я, и опять понял, что поступил нетактично. Мне не всегда хватало французской виртуозности в ведении беседы.
– О, очень дальний, - слегка стушевался Монтень. Ему было немного не по себе и от невольной лжи, и от необходимости вспоминать, что он происходит из купеческой семьи.
– Настолько дальний, что быть или не быть членом ее - уже и безразлично.
Чтобы как-то сгладить неловкость, я сказал:
– «Быть или не быть?» - не кажется ли вам, что это прекрасная фраза для трагедии?
– Чтобы быть, надо есть, - заметил Монтень.
– Пойдемте перекусим, тут есть одно чудненькое местечко. Блинная! (Федор не выдержал и захохотал. За ним засмеялись все).
– Ваша фраза больше подходит для комедии.
Монтень довольно рассмеялся.
– В комедии подчас больше
За хорошим обедом, мы, как и положено двум умудренным мужам, повели беседу не о еде с выпивкой и связанных с ними гастрите и почечных камнях, а о власти и государстве, монархе и толпе.
– Нет ничего презреннее, нежели мнение толпы, - убежденно заявил он, одобрительно кивая третьей бутылке отменного вина. (Такой же вот, - Федор указал на бутылку перед ним.)
– Да, вещь не постыдная становится постыдной, когда ее прославляет толпа, - согласился я.
– С вами мне нечего опасаться, вы не побежите в Коллегию. Должен вам признаться: я не верю в истинность законов Моисея.
– Тем не менее, мне как-то рукоплескала огромная толпа, - произнес я и понял, что передернул что-то в разговоре. Мне явно не хватало цепкости его ума.
– Я имел в виду мое триумфальное возвращение в Лондон.
– Сочувствую вам, - ограничился Монтень скупым замечанием.
После этого на короткое время наш разговор неожиданно принял резкую форму - не из-за каких-то взаимных обид или недоразумений, а из-за разного понимания мира. Ведь когда твердая земля, нужны острые лопаты. Это случилось после очередного моего замечания, которому я не придал особого смысла:
– Мы все гости в этом мире, а ведем себя нагло, как невежественные хозяева, - сказал я.
– Мы забыли, а может, и не думали никогда, что у мира хозяин уже есть.
– Он не хозяин, - заметил Монтень.
– Он допустил к управлению хозяйством нас, людей.
– Он допустил непоправимую ошибку, - уперся я.
– Поправимую, - усмехнулся Монтень.
– Мы же, люди, ее и исправляем.
– Как? Как мы можем исправить то, что не в наших силах?
– В силах человека все. Я убежден в этом. Надо только каждому из нас выбрать образец для подражания. И подражать ему. Тогда не надо будет исправлять ничего.
Мне с детства не нравилось, когда мне ставили в упрек (так мне казалось), что я подражаю кому-то.
– Не знаю, - возразил я, - я никому не подражаю, я подражаю лишь тому, что у меня в душе. Куда душа зовет меня, туда и направляюсь. Что она велит мне делать, то и делаю. И еще ни разу не ошибся ни в направлении, ни в деянии.
– Вы счастливец, в вашей душе Бог, - мне послышалась ирония в его словах.
– Нет, - резко сказал я.
– Знаете что? Хочу вас отвлечь одним замечанием. Как вы думаете, что такое диалог?
– Беседа на равных, как у нас с вами, разве нет?
– Я не о нашей беседе. Я вообще. Мне диалог напоминает два монолога глухих или умалишенных, а еще словесную дуэль, в которой чаще всего вылетает слово «нет». И если «да» - это нападение, то «нет» - скорее защита. Не станем нападать и защищаться. Давайте вложим шпаги в ножны и заключим перемирие.