Солнце в рюкзаке
Шрифт:
Он рухнул вбок, подтянув слабеющий щуп, а за ним медленно поднимался с колена, снимая «Иглу» с плеча, Лайнмен, спокойный и деловитый, как всегда.
— Лайн! — заорал я, отплевываясь от земли. — Лайн! Стреляй! Цистерна пуста, эти сволочи из нее все куда-то слили!..
Он кивнул мне, перешагнул и снова опустился на одно колено, вскидывая «Иглу» на плечо. Второго «Короля» подвела медлительность — пока его корпус с жужжанием проворачивался, умница «Игла», разогретая первым выстрелом, уже ударила вторым, раскидав горящие и тлеющие железяки поверх
— Лайн!
Он обернулся и широко улыбнулся.
— Ты где был…
— В башнях, — ответил Лайн и задумчиво осмотрел «Иглу». — Поцарапали, черти… — с неудовольствием заметил он. — Представляешь, отобрали и повесили на одного из этих… — И он кивнул на груды искрящего металла.
Вот тебе и разница. Безоружный Лайнмен отобрал у «Королей» свое оружие. Безоружный Раннинг валяется в грязи среди горы трупов.
Выше головы не прыгнешь, как ни старайся, подумал я тогда. Итогом этого неорганизованного и глупого выпада безоружного Раннинга оказалась гора трупов и чувство, от которого я не избавился до сих пор, — вины.
Не важно, верят ли тебе люди или ненавидят тебя, если взялся — держи их и не выпускай. Нельзя бояться тех, за кого в ответе.
Смените фазу.
Священные Служители…
Глава 6
Когда движение в «Ат-Таме» замерло и большие затуманенные глаза Раннинга закрылись, а голова опустилась, показав сероватые ткани мозга под снятым куполом черепа, задвигалась прежде неподвижная лаборатория. Выносили записывающие устройства — передать на лингвистический и прочие анализы, меняли растворы в системе жизнеобеспечения, настраивали лампы и сцеживали из колбы отработанную жидкость, тут же заменяя свежими реактивами.
Держать Раннинга такой старой серии было сложно — его тело требовало изысков, каких теперь и в музеях не всегда найдешь. Ради поддержания его жизни выкапывали из давно опечатанных бункеров первые образцы химических составов, а из давно списанных «Прыгунов» — биотическую лимфу и кровь. Эти скудные запасы стремительно таяли, но и рассказ Раннинга подходил к концу.
Андрею заниматься в зашевелившейся лаборатории было особо нечем. Он просто сохранил данные электрокардиограммы и энцефалограммы в легковесный файл в памяти общего компьютера и подошел к колбе поближе — рассмотреть повнимательнее.
С ума пусть сходят другие — озадаченный упомянутыми велициевыми сонмами биофизик Фред, куратор расследования биоинженер Анечка, убитая новостью о том, что Игроки создали себе религию, взяв за основу названия оборудования…
Андрею не из-за чего было сходить с ума. Он просто следил за тем, чтобы сердце Раннинга не остановилось прежде времени.
— Бедный, — сказала Анечка, тоже подходя к колбе и глядя вверх, на осунувшееся бледное лицо Раннинга. — Зачем его ампутировали? Коновалы…
— Молчал, наверное, — предположил Андрей. — Он и сейчас молчит, по сути-то… Из его рассказа мало что выжмешь.
— Выжмем, — пообещал длинный тощий
— Быстрее бы, — вздохнула Анечка, нервно щипая рукава своего белого халатика. — Мучается же. Слава Аттаму, они сейчас совершенно другие, — она подмигнула Андрею. — Правильно переняла?
— Да, — ответил Андрей, думая о другом.
Раннинг, изуродованный, запакованный в эту раритетную колбу, маленький, почти безжизненный Раннинг хранил свою тайну упорно, как хранил ее три сотни лет назад. Он был непобедим — и Андрей чувствовал, что время просто утекает сквозь пальцы и никогда никому не добраться до последней во Вселенной колонии тетракла, не изучить таинственную землю Кремани, не распотрошить месторождения драгоценных камней в устье Желтой реки, где обитал брошенный «Добрый»… Пять миров захлопнул Раннинг, пять полных ресурсов миров закрыты на ключ его непробиваемым упорством.
С ним возились еще после закрытия памятного сезона на поле Последней Анестезии, за неимением лучшего пытали и кромсали так и сяк… А потом просто засунули на полку, потому что — бесполезно…
— Интересно, что ему снится? — спросила Анечка, заметив судорожное подергивание опущенных рук.
— Наверное, он снова бегает, — ответил Андрей и отошел от колбы.
Пройдя дезинфекцию в синем отсеке, он миновал длинные коридоры, посторонившись раз, когда мимо прошествовала колонна новой серии Лайнменов — сосредоточенных, тяжелых из-за впаянного в живую плоть навесного оборудования и совершенно безучастных из-за особой структуры изрядно подправленного мозга.
За Лайнменами семенил куратор, на ходу что-то черкая по световому экрану блокнота.
На улице было непривычно тепло. Андрей закатал рукава летнего свитера и купил стаканчик ванильного мороженого у катящей мимо круглой тележки. У входа в тенистый парк, выращенный пару дней назад, он купил еще и газету — хотя и знал наверняка, что ничего нового в ней не окажется.
Так и было — прежние истерики на тему истощения интеллектуального ресурса и почему правительство до сих пор не открыло тайну месторождения последней колонии тетракла. Слышали звон, называется. Месторождение им подавай.
Раз такие умные — идите и сами пытайте этого несчастного Раннинга…
Андрей поморщился. От мороженого заныли зубы. Потрогав языком их гладкую поверхность, подумал — к врачу бы… И тут вспомнил, что сам врач.
Как врач Андрей понимал, что Раннинг и не человек-то, по большому счету. Да, боль чувствует, но боль чувствуют и полные биоты: электричеством пробьешь — корчатся, стонут. Но это ничего не значит, просто реакция живой плоти, никак с человечностью не связанная.
Костюченко вскинулся, тарабанит доклад на тему психологических особенностей Игроков того поколения. Воодушевился. Нужно его остановить, пока не поздно, не дай бог, общественность прознает… Не дай Аттам.