Солнечная лотерея (сборник)
Шрифт:
Искра индивидуальности еще несколько месяцев будет тлеть в его мозгу. Сознание тоже будет неясно мерцать – так говорила ему его память о будущем. Полный мрак, совершенная пустота смерти, и в этой абсолютной пустоте продолжает жить его личность.
Разложение начнется на самых высоких уровнях. Сначала оно коснется его высших способностей: начнут отмирать самые тонкие, самые сложные процессы, связанные с наивысшими уровнями сознания. Через час после смерти сознание сузится до уровня животного. Через неделю оно достигнет уровня растения. Его личность проделает обратно весь тот путь, какой в муках и страданиях проделал за миллионы лет своего
Труп не сознает, процессы в нем проходят на бессознательном уровне. Но Джонс не такой, как все. Вот теперь, в эту самую минуту, он ясно сознавал, что с ним происходит. В здравом рассудке и полной памяти, он ощущал, как постепенно разлагается его посмертная личность.
Невыносимо. Но что ему оставалось делать?.. С каждым днем становилось все хуже и хуже – и так будет, пока он не умрет на самом деле. И лишь тогда, слава богу, этой пытке придет конец.
Ну разве могут страдания, которые он причинял другим, сравниться с его собственными страданиями? Он понимал, что заслужил это. Он согрешил, и пришло воздаяние.
Последняя, самая мрачная фаза существования Джонса началась.
Глава 17
Кассик разговаривал с двумя членами полицейского сопротивления, когда длинная черная машина Организации резко затормозила перед его домом.
– Священные коровы, – тихо сказал один из его собеседников, натягивая пальто, – что они тут потеряли?
Кассик щелкнул выключателем, и в гостиной стало темно. Машина была не простая: на двери и на капоте красовалась эмблема из двух перекрещенных бутылок. Какое–то время сидящие в ней не двигались, очевидно о чем–то разговаривали.
– Мы можем взять их, – нервно зашептал один из полицейских, – их всего двое.
Второй сказал с отвращением:
– Ты думаешь? Да они наверняка выставили прикрытие и на крыше, и на лестнице.
Хмуро и настороженно Кассик продолжал наблюдать. В слабом свете ночных фонарей показалось, что одного он видел раньше. Мимо промчалась машина и на секунду высветила силуэты сидящих. Сердце его заколотилось: он не ошибся. Время тянулось невыносимо долго, а они все не выходили. Наконец дверь открылась. Знакомая фигура ступила на тротуар.
– Женщина, – удивился один из его товарищей.
Женщина захлопнула дверцу, повернулась на каблуках и быстрым шагом направилась к подъезду.
Хриплым срывающимся голосом Кассик приказал:
– Уходите, быстро, через черный ход. Я сам разберусь.
Оба так и уставились на него с раскрытыми ртами. Но они еще больше изумились, когда Кассик, не говоря больше ни слова, толкнул дверь в коридор и по толстому ковру побежал встречать таинственную гостью.
Она была еще на лестнице, когда увидела его. Глядя вверх, тяжело дыша и держась за перила, она остановилась. На ней был строгий серый костюм, сшитый по форме; густые светлые волосы прикрывала небольшая форменная фуражка. И все же это была она, его Нина. Оба стояли не двигаясь: Кассик наверху, Нина внизу на ступеньках; глаза ее сверкали, губы были слегка раскрыты, ноздри дрожали. И вдруг она отпустила перила и бросилась к нему. Лишь только он увидел ее протянутые руки,
– Ох, – наконец выдохнула она, – ты совсем раздавишь меня.
Он повел ее наверх, все еще обнимая, боясь отпустить, пока они не очутились в пустой квартире и не заперли дверь. Нина стояла посреди гостиной, тяжело дыша и стаскивая перчатки. Он видел, как волнуется она, как дрожат ее руки, когда она запихивала перчатки в сумочку.
– Ну, – спросила она срывающимся голосом, – как дела?
– Нормально. – Он отошел немного в сторону, чтобы получше разглядеть ее.
Она, видимо, оробела под его пристальным взглядом; прижавшись спиной к стене, она подняла руку к горлу, улыбнулась и умоляюще посмотрела ему в глаза, словно виноватая собака.
– Можно я вернусь обратно? – прошептала она.
– Обратно? – Он боялся и представить себе, что могли означать эти слова.
Ее глаза наполнились слезами.
– Я так понимаю, нельзя?
– Ну конечно, обратно, ты можешь вернуться обратно. – Он подошел и обнял ее. – Ты же знаешь, что ты всегда можешь вернуться обратно. В любое время. Когда захочешь.
– Лучше отпусти меня, – шепнула она, – я сейчас заплачу. Где мой носовой платок?
Он неохотно отпустил ее. Негнущимися пальцами она достала носовой платок и высморкалась. Какое–то время она стояла, вытирая глаза, губы ее дрожали, она молчала, боясь на него взглянуть и сдерживая новые слезы.
– Сукин сын, – сказала она наконец слабым, тонким голосом.
– Ты о ком, о Джонсе?
– Я расскажу тебе все…. когда смогу.
Скомкав носовой платок, она стала ходить по комнате; лицо ее дрожало.
– Ты знаешь, это долгая и не очень приятная история. Я состояла в Организации… кажется, уже больше двух лет.
– Двадцать восемь месяцев, – уточнил он.
– Да, что–то около этого. – Она неожиданно обернулась к нему. – Теперь все кончено. Я от них ушла.
– Что случилось?
Нина порылась в карманах:
– У тебя есть сигареты?
Он достал пачку, вынул сигарету, прикурил и протянул ей. Он видел, как дрожали ее губы, когда она делала затяжку.
– Спасибо, – сказала она, выдыхая голубой дым. – Но сначала, думаю, нам надо поскорее убраться отсюда. Он может накрыть тебя здесь, сейчас он хватает всех, кого попало.
– Но за мной ничего нет, – запротестовал Кассик.
– Милый, теперь это не имеет никакого значения, черт бы их побрал всех. Ты слышал, что он сделал с Пирсоном? Скорей всего, не слышал. – Быстро схватив его за руку, она потащила его к двери. – Будет лучше, если мы уйдем, здесь слишком опасно; забери меня отсюда куда угодно, куда хочешь.
Вся дрожа, она поднялась на цыпочки и быстро поцеловала его.
– Ты же не знаешь, что случилось. Пока это знают только члены Организации, Джонс не стал скрывать от нас. Завтра утром об этом узнают все.
– Да о чем ты?
– Великий Крестовый поход закончен. Корабли возвращаются. Это означает конец Джонса, конец всей Организации. Конец всего Движения. А раз мы состоим в Организации, значит…
– Но это прекрасно. – Кассик нащупал ручку двери.
– Прекрасно? – Она зло рассмеялась. – Нет, милый, это ужасно. И я скажу тебе почему, как только мы выберемся отсюда.