Солнечные дни
Шрифт:
— Хорошо, Флегонт, жить, когда все понятным сделаешь. Сидишь ты себе тогда на своем месте, как хорошо ввинченная гайка! Ух, хорошо жить! — воскликнул он.
Как-то вскоре же вечером он вошел в кабинет Загорелова и сказал ему:
— Верешимская мельница готова, Максим Сергеич. Сегодня в шесть часов пополудни.
— Готова? — Загорелов двинулся к нему ясный и веселый. — Вот это хорошо. И спасибо за точность. «Сегодня в шесть часов пополудни», — повторил он весело. — Большое спасибо за точность. Я тобой доволен, очень доволен.
— Весьма этому рад, Максим Сергеич.
— Доволен. Я люблю точность, — повторял Загорелов. —
— Знаю-с.
— Так вот, дорога эта вся в моей грани, — продолжал Загорелов тем же деловитым тоном, — и на планах она не значится. Нигде! Это — дорога российской неряшливости! А Быстряков, очевидно, этого не знает, — иначе он не строил бы там мельницы. Так вот сегодня же пошли туда два плуга и прикажи эту дорогу в нескольких местах распахать! И поставь заставки, чтобы проезду не было. Понимаешь? Я хочу, — добавил он, — запереть путь верешимским помольцам. Ведь не поедут же они к Быстрякову за пятнадцать верст, в объезд? Это ему за капустники! Полторы тысячи в год вон из кармана это ему составит! Это ему за капустники, — повторял он сердито. Жмуркин рассмеялся.
— Ловко же вы его, Максим Сергеич! — говорил он. — Он вас «под ножку», а вы его вот этаким манером и на другой бок!
— Чтоб ему неповадно было, — сказал Загорелов сердито. — Теперь у него эту охоту отобьет!
— А вторые деньги он с вас спросил? — полюбопытствовал Жмуркин, продолжая смеяться.
— Нет.
— Так вы его, стало быть, только на шестьсот подстрижете?
— Только на шестьсот.
— Ловко, Максим Сергеич. По делам вору и мука. Воруй, да не попадайся. А заставочки эти самые я сам уставлять поеду. Аккуратненько и чистенько! И местечко выберу для них нет того лучше. Чтоб они, то есть, сразу же ему в глаза! Он на мельницу, а они ему: «Здравствуйте! Увидите наших, кланяйтесь своим!»
Он снова рассмеялся. Загорелов засмеялся тоже.
— Да ты уж пожалуйста сам, — восклицал он сквозь смех, — и вот именно так, как говоришь. На виду! Увидите наших, кланяйтесь своим! Вот именно так!
— Да уж будьте благонадежны! Будьте благонадежны, Максим Сергеич!
С верешимской дороги Жмуркин возвратился уже поздно, но в доме были еще огни, и он отправился к Загорелову, чтоб лично доложить ему о том, как исполнено его поручение.
Загорелов вышел к нему в переднюю и, выслушав его, остался очень доволен.
— Хорошо, хорошо, — говорил он ему одобрительно. А затем он добавил: — А теперь вот еще что. У нас сейчас Лидия Алексеевна, и ее нужно домой доставить. Так ты прикажи кучеру подать шарабан.
Жмуркина точно всего всколыхнуло.
— Зачем же кучера тревожить, Максим Сергеич, — сказал он внезапно даже для самого себя, — это и я могу сделать. Кучер-то теперь спит.
— Как хочешь, — отвечал Загорелов.
Жмуркин поспешно пошел запрягать лошадь; он был совершенно спокоен и даже, пожалуй, весел. Однако, когда Лидия Алексеевна поместилась рядом с ним в шарабане, и они выехали за ворота, сердце Жмуркина мучительно сжалось, точно предчувствуя беду. Он даже растерялся и опешил.
«Что же это такое? — подумал он с тоскою. — То собирался, собирался, а теперь уж как будто играй назад. Чего же я испугался в самом деле? Каких таких наказаний».
Он беспокойно шевельнулся, недоумевая пред чувством, внезапно наполнившим его и казавшимся
«Да что же это такое? Охотник должен радоваться удаче, и торговец не боится барышей. Зачем же я-то играю отбой, когда так?» Он придержал лошадь, спуская шарабан под гору. Ночь была лунная; выпуклые хребты холмов лоснились под лунным светом, как, жирные спины отъевшихся чудовищ, задремавших в ленивом сне. От Студеной веяло сыростью. Прямая и блестящая полоса ее вод разрывала окрестность, как вонзившийся клинок. Ночная птица кричала в лугах пронзительно и дико, точно в испуге.
Они съехали вниз и очутились среди курившейся парами лощины, точно среди пожара. Косматые профили высоких деревьев резко чернели среди этой молочной мглы, разливавшейся вокруг, как мутное озеро. Здесь было совсем прохладно; воды Студеной лежали рядом, и в тишине ясно слышался ее сонный лепет, похожий на чваканье. Жмуркин сообразил. Он был как раз на полпути. Он оглянулся на Лидию Алексеевну. Она сидела в шарабане, одетая в тот же самый серый плащ, в тот же самый, — как он сразу не заметил этого! И с невинным видом хорошенького ребенка она глядела вдаль, словно задумавшись. О чем? Может быть, о Загорелове.
Жмуркин резким движением остановил лошадь среди курившейся мглы и вылез из шарабана. Внезапная злоба на эту женщину и на предостерегающее его чувство охватило его словно пожаром. Он заходил вокруг шарабана.
— Вы что? — спросила его Лидия Алексеевна ласково.
И по ее лицу он хорошо видел, что даже и тени подозрения не зародилось в ее сердце. Это только увеличило его злобу.
— Кнут потерял — отвечал он ей недовольно, — вот и ищу.
Он ходил и думал:
«Зайду сзади и скажу: а Загорелова знаешь? Помнишь? Старую теплицу не забыла? А?»
Лидия Алексеевна опять спросила его:
— Вы еще не нашли?
— Нет еще, — хмуро отвечал он.
И тут же ему пришло в голову:
«А отмычка? Зачем же я эту музыку орудовал?»
Ему стало ясно, что надлежащий момент не подошел, что сейчас он только мог испортить все дело.
«Ишь ты, — подумал он, — чуть-чуть не влетел. Душа разыгралась. Под топор могла подвести».
— Какая история, — сказал он вслух и пытаясь придать своему голосу тон шутки. — Какая история! Ищу кнут, а кнут у меня в руке! Вот это так история!
Он пошел к шарабану.
— Да неужто? — спросила его Лидия Алексеевна, весело засмеявшись.
«А ты не смейся, — подумал он сердито, — я ведь не помиловал тебя, а только момент отсрочил».
— Да вот поглядите сами, — сказал он вслух, — кнут в руке, а я все глаза проглядел, его искавши.
Он вдруг рассмеялся, в то время как на его лице трепетало выражение боли. Оборвав, наконец, смех, он сел в шарабан и резко взмахнул кнутом. Косматые профили деревьев рванулись к ним навстречу.