Солнышкин у динозавра

Коржиков Виталий Титович

— Стёпа, это ты? — с радостным испугом спросил Васька. — А я думал, ты — хе-хе! — примёрз хвостиком к льдине.

— А я отмёрз! — крикнул Стёпка. — Отмёрз — и никаких хе-хе!

— Стёпа, а это кто? — Васька показал на второго Стёпку.

— А, — махнул Стёпка. — Это один президент!

— И это тоже президент! — вдруг крикнул взорвавшийся Бобби Хапкинс, которого тут же потащили к мерцавшему под луной айсбергу четыре плечистых парня. — Это тоже президент! Президент! Президент!

Васька потёр лоб, махнул рукой и произнёс

придавшую всем энергии фразу:

— Ладно! Президентов тысячи, а «Даёшь!» один. Пора.

СТЕПА, ДУЙ! ДУЙ!

Действительно, команде «Даёшь!» было сейчас не до разговоров.

Вода в глубине светилась и вспыхивала всё ярче, бурлила всё сильней, будто кто-то внизу грел и грел эту громадную кастрюлю.

Как в рисованном предсказании, двинулись к воде черепахи. Отчаянно запрыгали и зашумели дельфины. Вода стала наступать на берег. А там, где стоял трёхгранный обелиск, вдруг со свистом прорвалась струя воздуха — будто остров проткнули, как футбольную камеру.

— Спускает! — крикнул Стёпка. — Сейчас потонем! Воздух выходит!

— Надо вогнать его обратно и продержаться, пока всё и всех вывезем! — распорядился Моряков. — Нужны помпы!

Но помпы и насосы были на судах.

И тут Стёпка, крикнув: «Надо дуть!» — набрал полную грудь воздуха и бросился к скважине вниз головой!

Как ни странно, вода прекратила движение.

Васька закричал:

— Стёпа, дуй! Дуй!

А побагровевший Степан только скомандовал:

— Петькин, прикрой сзади! — снова глотнул воздуха и с силой стал дуть под самый край обелиска.

Все разом пришли в движение.

Киты под руководством Матрёшкиной перевезли на палубу «Хапкинса» задержавшихся детей и их родителей и тут же подставили спины под платформу с динозавром.

Моряков и Солнышкин с криком «Раз, два, взяли!» бросились толкать её вперёд и скоро уже с палубы «Даёшь!» услышали:

— Так, подтянуть тали! Вира ноздри! Майна хвост!

Впрочем, сам хвост остался на берегу, и Плавали-Знаем с Васькой затаскивали его на палубу сейнера.

Известные редакторы на плотике Понча тянули каждый к себе зуб динозавра и вместе с ним плюхались в воду. Это был единственный зуб, потерянный старым ящером за столько миллионов лет. Хорошо, что Мишкин помнил его форму и выточил на токарном станке стальной, которого не имел ещё ни один динозавр в мире.

Маленький поварёнок Том в костюме динозавра выводил на посадку пингвинов.

Борщик, громыхая, как «БРР» и «ДРР» вместе, тащил целую связку кастрюль.

Федькин по просьбе Стёпки спасал ящики с луком, так что чуть не потерял свою гитару.

Подоспевший Пит Петькинсон забирал с берега сначала впечатлительных женщин, а потом благородных мужчин, которые никак не могли поделить доставшийся им единственный спасательный круг.

А Стёпка всё дул и дул с таким напряжением, что Челкашкин наконец

оттолкнул его с криком:

— Так лопнут сосуды или выскочит грыжа! — И, выхватив у стоявшей рядом Слад- коежкиной надувной матрас, затолкал его в пробоину. А верный пес Верный по старой привычке засунул в щель свой поседевший единственный хвост.

— А нас, наконец, кто-нибудь заберёт? — всхлипнула вдруг Сладкоежкина. Вместе с надвигающейся водой на неё накатывала паника.

Но Челкашкин произнёс: «Спокойно, спокойно!» — И посмотрел на Хапкинса, который, в свою очередь, всё ещё с пальмы наблюдал, как его племянника тащат к «Хапкинсу» на верхушке айсберга в том самом «кресле», в котором он сам провёл десять незабвенных лет.

— Слезайте, Хапкинс! — настаивал доктор. — Пора слезать! Уверяю, мы вас в обиду не дадим. Пора! — Уже угасли последние звёзды, и вот-вот из алой воды должен был появиться край солнечного диска.

— А я с вами могу доплыть до Токио? Хотя бы матросом? — спросил Хапкинс. На судне с собственным именем ему занимать место не хотелось.

— Конечно! — заверил его Челкашкин.

— О чём речь! — крикнул снизу Моряков, который всё слышал сквозь крики групп «БРР» и «ДРР». Впрочем, крики эти без кувыркавшейся в воде аппаратуры были очень слабыми, как и голоса их хозяев.

Наконец все разобрались, добрались до своих палуб, и последним, как всегда, прыгнул на трап Верный.

Шлюпки были водружены на места, трапы закреплены. Моряков поднялся на мостик, осмотрев ещё раз берег, спросил:

— Ну что? Никто не забыт? Ничего не оставили?

И вдруг на палубу выскочил Борщик и закричал:

— Мои дощечки! — На пальмах возле кухни под динозавром он развесил подаренные Солнышкиным дощечки.

Сладкоежкина всхлипнула:

— А мой матрас, с иголочкой?

А немного отдышавшийся Стёпка вдруг вспомнил:

— А как же бегемоты? А бегемоты?

Бегемотов, понятно, на Тариоре не было, а

вот бедный маленький поросёнок, единственный поросёнок, выскочил на берег и визжал на весь океан: все уплывали, а он оставался один на уходящей под воду земле.

Матрёшкина посмотрела на Солнышки- на: «Ну что, пошли?» И тут же три человека ласточкой вошли в воду. Третьим был юный помощник Борщика, поварёнок Том.

Скоро они уже поднимались по спущенному трапу на борт «Даёшь!».

Солнышкин вручил страдающей Сладко- ежкиной её матрас, а на палубу бросил выловленные по пути драгоценные экспонаты десятилетнего пребывания в айсберге — хап- кинский волчий тулуп и Стёпкину шапку.

Матрёшкина взобралась на трап с маленьким счастливым поросёнком. И с «Джона Хапкинса» защёлкали десятки фотоаппаратов и кинокамер, в результате чего на обложках журналов вскоре появился снимок: загорелая, белозубая, стройная девушка приветствовала весь мир взмахом крепкой руки, а из-под другой, весь в капельках, тянулся к людям радостно хрюкающий поросячий пятачок.