Солнышкин у динозавра
Шрифт:
УРА! УРА! НАШИ!
Подрулив к розовевшему уже борту «Джона Хапкинса», оттолкнув капитана и маленького художника, Джеки заволокли артельщика в какое-то мрачное помещение, привязали к столу и совершили перед его глазами танец, от которого у Стёпки, выдержавшего арктический холод, побежали по спине мурашки.
Выпад вправо! Выпад влево! Четыре головы влево, четыре головы вправо! Четыре правых ноги вперёд! Четыре левых ноги назад! Четыре прыжка вверх, четыре прыжка
— Чеки мистера Хапкинса!
Но дрожавший Стёпка только повёл книзу глазами, так как все оставшиеся миллионы были в целлофановом пакете в плавках.
Джекам было достаточно и этого случайного взгляда. Они ощупали плавки, вывернули карманы — чеков не было.
Они перевернули Стёпку вниз головой. Чеков всё равно не было.
Тогда они привязали его к специальному креслу и приступили к бесчеловечным пыткам.
Сперва над ним, над самым кончиком носа, подвесили кусок копчёной колбасы и разом каркнули:
— Чеки мистера Хапкинса! Скажешь — откусишь!
Стёпка молчал.
Над ним ещё ниже опустили связку сарделек.
Стёпка молчал.
Наконец над самым кончиком его всё- таки подмороженного носа пристроили сни- керс — только скажи!
Но Стёпка и здесь молчал!
— Ну ладно, — кряхтя, сказали Джеки и сунули его в изобретённую на судне мыслечитающую машину, в которой всё, что где- то в голове притаилось и спряталось, отражалось на экране.
Но сколько его ни трясли, на экране почему- то болтались только сосиски, сардельки, поросячьи хвосты и еще пёрышки зелёного лука.
— Странно, — изумились Джеки. — Странно. Ну хорошо! Пусть поучится думать как следует.
И, взяв за руки и за ноги, они швырнули его в тот самый холодный карцер, где уже столько времени метался и мёрз маленький несчастный поварёнок.
Артельщик захлюпал носом и тут же вздрогнул. Он почувствовал, что кто-то гладит его по голове. Он вздрогнул, потому что так ласково его никто и никогда, даже в детстве, не гладил. Разве что однажды медведь в жюлькипурской клетке.
Он открыл глаза и в сумерках увидел над собой маленького чёрного поварёнка, у которого на груди на куртке горело маленькое яркое солнышко.
— Ты кто? — спросил артельщик и, услышав рассказ маленького Тома о том, что случилось с ним на палубе, вскочил и зарычал:
— Такого маленького, такого доброго — в карцер? А я, негодяй, отдал в руки таких людей целый остров, целую команду, целую палубу, из-за каких-то дурацких «зелёненьких»! Ну ничего! — крикнул он. — Я ещё искуплю свою вину. Мы ещё вырвемся на свободу!
И, разогнувшись, он стукнул плечом в борт так, что всё на палубе загрохотало.
Стёпке уже давно — целые сутки! — то и дело хотелось быть со всеми, по-хорошему дружно подраить палубу, поштурвалить, просто вбить куда надо хороший гвоздь и за столом у Борщика вместе со всеми весело
поработать ложкой. Только старые дурные привычки почему-то вмешивались и мешали этому.
Но
Но вдруг он остановился, подбежал к иллюминатору и потянул носом: что-то привлекло его внимание. Он посоображал, ещё раз подёргал ноздрями и, весело хлопнув в ладоши, закричал:
— Ура! Ура! Наши!
Потому что в этот момент к борту на Землячке и Сынке подкатила команда спасателей. И, проплывая на Сынке, кок Борщик открыл кастрюльку с родным борщом, а из кармана его халата так и пахнуло остренькими кончиками родного зелёного лука.
НЕКОТОРЫЕ ОШЕЛОМИТЕЛЬНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ
Ещё издалека Солнышкин увидел на борту «Хапкинса» Пита Петькинсона, а рядом с ним солнечного художника; у них под глазами — у одного слева, у другого справа — горело по хорошему синяку. Это они, как и положено честным порядочным людям, хоть и безрезультатно, а вступились за несчастного пленника.
— Они подвергли вашего приятеля бесчеловечным пыткам! — крикнул сверху Петькинсон, не представляя, что именно он чуть не влепил пленнику в джунглях хорошую порцию дроби.
— Ужасным! — добавил художник, потирая глаза.
— Но где он? — спросил Солнышкин.
— С левого борта. Там ещё должен виднеться солнечный свет! — объяснил художник, которому удалось передать маленькому Тому последний клочок от собственных брюк с сиявшим на нём солнышком.
Спасатели стали присматриваться, но изнутри судна раздалось такое буханье и уханье, а следом послышался радостный крик «Наши! Наши!», что не было необходимости искать там солнышко, хотя какой-то свет из одного иллюминатора точно пробивался наружу.
— Ты жив, Стёпа? — крикнул Федькин.
— Жив! — отозвался артельщик. — Мы оба живы!
—Держись! Выручим! — буркнул Петькин.
В это время наверху послышались встревоженные рыки, и на палубу, потрясая мускулатурой, вывалились четыре Джека. Солнышкин тихо скомандовал:
— Борщик, на правый борт!
И, распахнув свои кастрюльки, Борщик бросил в атаку все свои запахи, отвлекая на себя носы, а значит, и мускулы противника.
Тем временем Землячок прижался боком к борту, Солнышкин забросил в иллюминатор конец верёвки, которую держал в руках, и шепнул:
— Лезь!
Но из карцера, к общему удивлению, раздалось:
— Сначала его!
И сквозь иллюминатор просунулась курчавая весёлая голова* а там и сам маленький поварёнок вывалился прямо на руки Федькину и Петькину.
Впервые Стёпка раньше подумал о ком- то другом!
— Быстрей, — торопился Солнышкин, понимая, что Борщику приходится нелегко.
— Лезу, стар-раюсь... — запыхтел Стёпка, но, едва выбрался наполовину, застрял и замахал руками:
— Тащи, Солнышкин!
Солнышкин потянул — но ничего не вышло. Он дернул ещё и ещё раз, но Стёпка застрял ещё прочней.