Соломенное сердце
Шрифт:
Вот только сможет ли она потом вернуться обратно?
— Ух ты! — Даня восторженно застыл, глазея на могучее дерево, которое со всех сторон окружала чистая прозрачная вода.
— Да подумаешь, — не одобрил Потапыч, — ну дерево, ну вода. На что пялиться-то?
Даня только головой покачал, удивляясь чужой толстокожести. Неужели только его заворожило это удивительное сочетание монументальности и текучести, мощной древесной коры и неуловимой воды?
Ради этого стоило по пояс вываляться в болотной воде, заплутать, устать и как следует
Без сил опустившись на влажную траву, Даня легко коснулся хрустальной глади и привычно заворковал, призывая вассу показать себя. С легкомысленными водными девами у него всегда получалось ловчее, чем с нелюдимыми лесными духами.
Звонкими капельками пронесся вместе с ветром смех, и полупрозрачная фигура выступила на сушу, под босыми ступнями быстро натекала лужица. Даня сентиментально улыбнулся, вспомнив мокрые объятия Чуды и ее прохладные поцелуи. И все же сердце тосковало по теплу и живому пульсу под губами. Потеряв одну за другой связи с обеими семьями, он жил легко, ни к кому особо не привязываясь и кочуя с места на место. Опостылевшее проклятие огорчало его не слишком сильно — всякое в жизни бывает, не самый страшный расклад. Но здесь, в заколдованном гнездышке вьера и вассы, почему-то становилось нежно и грустно.
— Люди, — без особой приветливости проговорила васса, — такие проныры. Казалось бы — ты окружаешь свой дом болотами и чащобами, но все равно ведь кто-то да пролезет…
— Ух ты, прозрачная голая женщина, — изумился Потапыч. — Через нее же смотреть можно, как через окошко. Никогда такой чуды-юды не видел.
— Плохо глядел, — сказал Даня, — вассы в любой реке, в любом ручье или любой капле росы. Я порой даже боюсь выпить воды, как бы из кружки одна из них не выскочила.
Васса засмеялась, смягчившись:
— Какой надо быть недотепой, чтобы оказаться в кружке! Хотя я слышала про сестру, которая попала в бочку да и влюбилась в водовоза.
— А я слышал про вассу, которая влюбилась во вьера, — вкрадчиво заметил Даня.
— Ах, эти злокозненные мунны, — покачала головой водная красавица, отчего целый каскад брызг слетел с ее длинных волос. — Каких только сказок они не носят по свету! Мы просто два отшельника, которые уединились в поисках тишины и покоя.
— Вьеры и вассы не живут друг с другом, — не унимался Даня, в котором взыграло профессиональное рвение. Разговаривающий с духами он или кто? Должен понимать, что к чему.
— Не живут, — согласилась васса. — А почему? А потому что боги не велели. А где теперь боги? А никто и не знает. Бросили нас среди этих беспокойных людей. Повсюду вы шныряете, везде свой нос суете. Для чего пришлепали-то?
— Вот, — Даня ткнул пальцем в Потапыча, — человек ни разу вассы не видел. Замучил мольбами, покажи да покажи. Очень ему знать зачесалось, как это вы тут с вьером живете-поживаете.
— Я все думаю, — неожиданно поддержал его Потапыч, — если у водного и лесного духов родится младенчик, то кем он вообще будет? Мокрой деревяшечкой?
Могучая крона над их головами затрепетала листвой, словно в раздражении.
— Батюшки Леньки на тебя нет, — вздохнул Даня. — Духи — это капли силы ушедших богов. Они
— А как тогда? — изумился Потапыч.
Васса и Даня переглянулись, словно имели дело с неразумным детенышем.
— Я очень давно теку, — сказала васса, — так давно, что видела, как реки меняют русла, как ручейки пробивают себе дорогу сквозь горы и как пересыхают озера. Сначала были люди, и люди придумали богов, а боги создали нас. Люди — вот начало всего, и духи приходят в этот мир по их желанию.
— Ага, — сказал Даня Потапычу, — я и сам давеча помог родиться двум гортам. Одному нормальному, а другому шалашному.
— А я появилась среди глухих лесов в крохотном пруду благодаря человеческой женщине, поделившейся со мной своей вечностью, — проговорила васса.
— Своей вечностью? — Даня, заранее очарованный будущей историей, поерзал, устраиваясь поудобнее, похлопал по кочке рядом, приглашая Потапыча тоже сесть. — Откуда в глухих лесах взяться бессмертной человеческой женщине?
— Она помнила этот мир молодым, — лицо вассы окуталось грустью. Обычно духи не знали привязанностей, но, кажется, умели испытывать благодарность. — Мир, в котором еще не было железа и стекла, но были камень и бронза. Мир, в котором еще не было богов, — ведь это она поверила в них так сильно, что создала их своей верой…
— О, злоязычные мунны, — прошептал Даня, ошеломленный, — первая жрица! Говорят, что боги одарили ее долгой жизнью, но она ушла вслед за ними.
— Она скрылась в лесу, и ее покой охраняли волки, — поправила его васса. — Вечность оказалась для нее непосильным бременем, и она освобождалась от нее капля за каплей, щедро раздавала людям и духам, вот почему я разменяла уже пятый век.
— Пятый век, — восхитился Даня. — Ого!
Обычные духи жили пару столетий, не больше, — ну, кроме итров. Уж те каменели монументально.
— И так мне все это надоело, что я основалась у корней одного ворчливого вьера, этого теперь вполне достаточно.
Крона снова зашумела, на этот раз ласково.
— Когда-то первая жрица служила богам и любила людей, отдавалась мужчинам и рожала детей, но устала от похоронных обрядов, — продолжила васса под тихий храп сморенного тяжелой дорогой Потапыча. — Прежде в ней царил вольный дух, и она играла с вассами и анками, дразнила шайнов, шпыняла муннов, подолгу беседовала с вьерами и тодисами. Но настало время, когда и духи стали покидать ее. И тогда она удалилась от мира… Да что мне тебе рассказывать! Ты ведь и сам носишь каплю ее вечности.
— Я? — переспросил Даня недоуменно, и тут сердце его перебултыхнулось в груди. До этого он слушал рассказ вассы как красивую, но далекую легенду. А теперь вдруг эта легенда стала его собственным прошлым. Раны, оставленные волками. Крохотная избушка в лесу. Дикая напуганная Поля. Мертвая старуха.
Да может ли такое быть?
— Последняя жрица отдала свои последние силы, чтобы спасти мою жизнь, — пробормотал он медленно. — Какая бессмысленная растрата!
— Она давно мечтала о смерти, — возразила васса. — А ты вон какой ладный и милый, так и хочется тебя одарить чем-нибудь.