Соломенное сердце
Шрифт:
— Послушай, Поля, — она наконец справилась с внутренними противоречиями, понизила голос до шепота и придвинулась ближе. — Я помогу тебе, подпишу разрешение на выезд, моих полномочий хватит для КПП. А отцу скажу, что ты подделала мою подпись. Что с того? Ты приемная, никто не станет наказывать сироту. А ты взамен передай Дане мое письмо… Я выросла, не зная старшего брата, и мне есть что сказать ему. Возможно, он все еще хранит обиду на отца, возможно, ему любопытно, какими выросли мы с Егоркой, возможно, он скучает по маме. Мне бы хотелось, чтобы он жил легко, без груза прошлого на плечах.
Поля,
— Спасибо, — прошептала она в ответ.
Они вышли на рассвете, путь до Холодного каньона лежал вверх по разбитой горной дороге. Потапыч предлагал украсть лошадей, но Даня напомнил ему, что за это можно оказаться битым, и даже палками. Поэтому они взяли взаймы два стареньких дребезжащих велосипеда и теперь крутили педали и обливались потом. Порой подъемы были настолько крутыми, что велосипеды приходилось тащить на себе.
Пыхтя от натуги, Потапыч рассказывал об измене жены:
— И главное, с кем! С бесполезным, ленивым мужичком, моим кумом. Был бы хоть красавец какой или честный трудяга, я бы, может, и простил. А тут такая пакость! Пойдет коров пасти — половину стада потеряет, начнет сено косить — трава пучками торчит, возьмется доски тесать — занозы торчат с палец. Ни к чему не способный неумеха, домишка у него кособокий, еще дедовский, на рубахе дыры все время, а борода клочками растет. Тьфу, одним словом. И такая обида меня обуяла, так запекло в груди, что ни вздохнуть, ни выдохнуть! Разве ж я был плохим мужем? Да мою обувь даже в Лунноярске знали, видел бы ты, какие я сапоги шил! Эх, да что теперь. Поджег я, стало быть, домишко этот да и был таков.
— Не жалеешь теперь? — спросил Даня.
— А чего жалеть? Я-то везде пригожусь, мастерство всегда при мне, да только неохота нынче ничего. Так бы сидел всю жизнь на полянке и семечки лузгал. Был я хорошим, был работящим, а получил в ответ дулю. Вот и скажи мне, какой прок от стараний.
— Мог бы и проклясть кума-то, — подумав о мстительном горнодобытчике, чья жена была так ласкова, пробормотал Даня. — Меня же проклял рогатый муж, вот и мыкаюсь теперь с вассами.
— Проклял — и правильно, — обрадовался Потапыч. — Вот и мыкайся хоть с водными девками, хоть с деревяшками лесными. Ты зачем к чужой жене полез? Не твое — не трогай.
Как будто это не Потапыч спозаранку предлагал лошадей увести!
— А кто меня знает, — вздохнул Даня. — Красивая она была, лукавая. Не умел я перед искушением устоять, глянет на меня женщина призывно — так портки сами собой и спадали. Теперь-то после каждого поцелуя морда огнем горит, только вассы могут этот огонь унять. Так что, считай, наказали меня без дураков, как следует.
— Так ты того, без поцелуев любись. Тю, нашел себе помеху, — подивился Потапыч.
— А вдруг что другое тогда полыхнет?
Потапыч захохотал так громко, что едва слышно заворчали в ответ горы.
— И как это, с вассами? Мокро, поди?
— Мокро, — согласился Даня, — прохладно, легко. Духи не знают ни любви, ни ревности, ни ненависти. Не
— Это помереть, стало быть? — оторопел Потапыч. — Слышь, а призраки разве не бабкины сказки?
— Может, и сказки. Проверять мне как-то не хотелось.
Потапыч снова громогласно загоготал, а Даня незаметно вздохнул. Как бы ему заполучить Полю обратно?
Глава 20
У КПП Полю ждал Постельный. Он стоял, небрежно прислонившись к неброскому темному автомобилю, и разглядывал хмурое утреннее небо.
Поля плавно припарковалась рядом и подошла к нему. Ей ужасно хотелось спать: половину ночи они с Егоркой проболтали, а вторую половину снаряжали ее в дорогу. Мальчишка держался стойко, но все равно перед самым прощанием разревелся. Растерянная Поля пообещала ему, что однажды вернется, хотя на самом деле не понятия не имела, сможет ли. Одинокому среди учителей и нянек Егорке хотелось дать хоть какую-нибудь надежду. Или нет. Сложный был выбор.
— Доброе утро, Александр Михайлович.
— Сбегаешь, Полюшка? — спросил он отстраненно. — Я так и думал, что ты попытаешься.
— Не пропустите?
— Отчего же, пропущу. Мне всегда нравилось наблюдать за тем, как юная княжна Катя осваивает искусство многоходовок. Ты же так и осталась маленькой лесной дикаркой, хоть и попала в княжескую семью. Однако ты исполнительна и явно обладаешь необычными способностями, раз единственная во всем княжестве можешь преодолевать перевал. Нетрудно понять, что княжне Кате вовсе не улыбается держать тебя под рукой Андрея Алексеевича. Я был уверен — она приложит все усилия, чтобы спровадить тебя из Первогорска.
— К счастью, тут наши желания совпадают, — нейтрально заметила Поля, не понимая, для чего он перед ней распинается.
— Впрочем, тебе наша внутренняя кухня вряд ли интересна, — спохватился он. — Вот что, Поля, давай-ка мы с тобой условимся: я сейчас отвернусь, а ты передашь от меня посылку в Лунноярск.
— Если это очередная ловушка для Дани…
— Ну при чем тут Даня, — отмахнулся он. — Если честно, мы с князем никогда не питали на его счет особых надежд, давно понятно было, что ему больше по нутру болтаться без дела, чем заботиться об интересах отца. Нет, Полюшка, моя просьба носит личный характер.
Личный характер?
Постельный без устали крутился по поручениям князя, и в его преданности никто не сомневался. Он был больше похож на винтик в огромном механизме, чем на живого человека.
— Лунноярск, Кузнечная, 13, — сухо сказал он, доставая из своего автомобиля рюкзак.
Поля молча взвесила его в руке — довольно тяжелый.
Прежде она регулярно возила письма и частные посылки, но теперь любые сообщения между Верхогорьем и Плоскогорьем прекратились. Мунны не слишком охотно совались на Гиблый перевал, но рано или поздно эти неугомонные сплетники все-таки появятся там. И вот тогда-то они разнесут повсюду, что духи покинули это место, и кто знает, что случится потом.