Солона ты, земля!
Шрифт:
Через час, когда он размашисто дописывал пятую страницу, члены бюро вошли в кабинет. «Не по-армейски собираются», — отметил, не поднимая головы, Сергей Григорьевич. Когда все расселись, Новокшонов поставил последнюю точку. Перебирая исписанные страницы и походя расставляя кое-где запятые, он сказал буднично, словно много лет проработал с этими людьми и привык к тому, что его мысли они понимают с полуслова:
— Давайте примем вот какое обращение. Я сейчас прочту проект. — Он еще раз перебрал листки желтоватой бумаги. — «Ко всем колхозницам и колхозникам, пенсионерам и инвалидам войны, ко всему населению района! — начал он скороговоркой. — Дорогие
Обращение было непривычным, не казенным, написанным профессиональной рукой, а горячим, идущим от сердца к сердцу. Приняли его без возражений, единодушно.
— Вы сможете к утру отпечатать листовку с этим текстом? — спросил Сергей Григорьевич редактора.
Немолодая женщина со следами былой красоты, до сих пор еще старательно поддерживаемой обильным слоем косметических средств, отвернула обшлаг синего жакета, посмотрела на часы.
— Трудно. Очень трудно это сделать, — ответила она мягким голосом. — Сейчас уже без четверти восемь…
— Я не спрашиваю, трудно или не трудно. Я спрашиваю: возможно? — уставил на редакторшу округлившиеся смородины глаз новый секретарь.
— Затрудняюсь сказать, успеем ли.
Под Сергеем Григорьевичем нетерпеливо скрипнул стул.
— Ясно! Тогда я сам буду с вами работать. Идите собирайте наборщиков. Через пятнадцать минут я приду с текстом…
4
Утром Сергей Григорьевич собрался поехать в колхозы. С какого именно начать, пока еще не решил. Стоял посреди кабинета и отдавал распоряжения помощнику:
— Пока я езжу, кабинет надо побелить, вымыть во всех углах, стол выскоблить с той стороны, где кресло. Из стола все ненужные бумаги выкинуть. Что еще? В общем, посмотри сам… Да, кстати, — остановил он направившегося к двери помощника, — если секретарь райкома комсомола у себя, пусть зайдет.
Через несколько минут перед Новокшоновым предстал комсомольский вожак — в офицерской гимнастерке, с калеченной, высохшей правой рукой на широкой черной перевязи, с внимательным умным взглядом, чуть исподлобья.
— Юрий Колыгин.
Сергей Григорьевич поднял брови, припоминая.
— Юрий… Колыгин?.. — произнес он. И оживился — А-а!.. — вспомнил вдруг. — А ведь я тебя знаю, Юрий Колыгин, — улыбнулся он. — Школьный моделист?
— Я вас тоже помню.
— Я тебе тогда вручал приз за лучшую модель на соревнованиях.
— Да.
— Ух, какой ты стал! — Сергей Григорьевич подошел вплотную к Колыгину, обеими руками похлопал его по плечам, рассматривая. — Ни за что бы не узнал. Воевал, конечно?
— Само собой разумеется.
Новокшонов посмотрел на Юрину руку.
— Рука еще ничего не говорит. У нас вон Комов тоже без ноги, а воевал консервами да пшенкой… А ты?
Юрий улыбнулся.
—
— О-о! — протянул Новокшонов. — Вот это я понимаю! Даже мне завидно. Люблю разведчиков. Ну, садись, поговорим. А впрочем, ты чем сегодня думаешь заниматься?
— Хотел проехать по организациям.
Почему вдруг знакомым показался Сергею Григорьевичу этот разговор? Когда же он был? Вроде бы ни с кем он так не разговаривал.
А вот с ним, с ним разговаривали!
Вот так же десять лет назад Данилов вызвал секретаря райкома комсомола Сергея Новокшонова, спросил, чем он думает заниматься, и повез в Петуховку на раскопки кургана. Все было точно так же — так же они стояли посреди кабинета, так же Аркадий Николаевич собирался ехать. «Куда он тогда собирался ехать? В Николаевку… Вот и я поеду в Николаевку…»
— Знаешь что, Юрий, поедешь уполномоченным в Петуховку. Я тебя завезу на машине. — И невольно повторяя Данилова, умевшего щадить самолюбие, вдруг добавил — Если, конечно, у тебя нет других серьезных планов.
— Нет, я с удовольствием с вами поеду.
— Ну, вот и хорошо.
Когда садились в машину — Сергей на переднее, даниловское место, Юрий на заднее, бывшее новокшоновское — подумал: «Наверное, я ему кажусь таким же недосягаемым и мудрым, как мне тогда Аркадий Николаевич. Вот она как жизнь-то бежит. Вот уж и я первым секретарем стал. А ведь совсем, кажется, недавно мальчишкой был».
— Кульгузкин в Петухах еще работает? — когда тронулась машина, спросил Сергей Григорьевич.
— Работает, — ответил Юрий, облокачиваясь на переднее сиденье и, как и Сергей когда-то, глядя через лобовое стекло на дорогу.
И так, казалось Сергею, он понимал сейчас состояние и настроение этого юноши, так хорошо помнил себя на его месте, что в душе от этого потеплело, расшевелилось то давнее, заросшее, как старая усадьба бурьяном, чувство. Вспомнилась Катя. Именно в ту поездку он и встретился с ней. Где она сейчас? Как живет? Николай писал на фронт, что встречал ее в вагоне — с ребенком ехала домой, к отцу. С удивлением отметил, что воспоминание о давнишней любви почти нисколько не тронуло. Видимо, очаг, так сильно полыхавший когда-то в груди, погас совсем — все подернулось холодным пеплом. В душе теперь чадила другая головня — Лада. Хотя и приказал себе забыть, но… Видимо, действительно сердцу не прикажешь! Стоит перед глазами в халатике, смущенная и такая родная, понятная, своя, что прямо хоть головой об стену бейся от боли. Ведь он все сделал, чтобы сохранить ее… А все ли? Может, надо было действительно забрать ее с собой — возили же жен некоторые из командиров. И ему, может, следовало, — чем путаться с медичками, — держать при себе законную жену… Ну, это тоже не выход — таскать за собой хвост. Не вояка бы был… — Сергей Григорьевич вздохнул. Снова спросил Колыгина:
— Кульгузкин все еще председателем?
— Да. Там же, в «Красных орлах».
— Давнишний председатель…
— Давнишний, — согласился Юрий и добавил — Пора уж выгонять.
Сергей Григорьевич с любопытством обернулся, спросил:
— Что так?
— Психология кулацкая.
— То есть?..
Юрий разговаривал с секретарем райкома как с равным.
— Для этого Кульгузкина партийная организация — обуза. Он в войну так подмял ее под себя, что коммунисты пикнуть боялись, чуть ли не в подполье ушли. Он, знаете, в войну во время хлебозаготовок что делал? Машину зерна — в глубинку, машину — на базар в Барнаул. С половины работал.