Солона ты, земля!
Шрифт:
Весь день Федор пролежал на нарах, обхватив голову руками. Друзья не мешали ему: пусть побудет наедине, может, всплакнет — легче станет на душе. На третий день он вышел из землянки, похудевший, с ввалившимися глазами. Вышел, расправил плечи, подозвал ребят.
— Скильки вы будете тут ще сидеть?
— Ты опять за свое, — поморщился Тимофей Долгов.
— Я пытаю, скильки мы будемо ховаться? — настойчиво переспросил Федор.
Ребята молчали, нагнув головы. Тимофей
— Я тебя, конешно, понимаю, — сказал он. — Но что мы можем сделать? Нас пятеро — пять винтовок, двадцать пять патронов — и все. — Он развел руками.
— Двадцать пять патронив — цэ двадцать пять гадив отправлються на той свит, — начал доказывать Коляда. — А там з нами пидуть люды.
— Пойдут? — переспросил Григорий Новокшонов. — А ежели не пойдут?
— Народ пийдэ, — уверенно заявил Федор. — Усе, у кого задницы пороты, пидуть, а таких у нас, почитай, пивсела. Ось тоби и отряд.
— Это правильно, — начал сдаваться Тимофей. — Такой народ пойдет.
Молчавшие до сих пор Дмитрий Кардаш и ветфельдшер Яков Донцов вдруг спросили:
— А оружие?
— Сделаем так, чтоб оружием милиция нас снабжала, — вместо Федора ответил Долгов и добавил — Федор прав: сидеть нам здесь дальше нельзя — рано или поздно, а нас накроют. Ну, допустим, лето мы здесь пересидим, а зимой? Куда ты зимой подашься?
— Я не против, — после минутного молчания заявил Новокшонов.
— Ну и мы тоже, — за Дмитрия и за себя ответил Донцов.
— Стало быть, так и решимо? — спросил Федор.
Лица у всех стали оживленными, движения энергичными. Казалось, только этой договоренности они и дожидались. Видно, всем осточертело это сидение…
На второй день пять всадников с винтовками за плечами въехали в Донское. У Федора на штыке трепыхалась красная ленточка. Всадники направились в центр хутора, к сборне. За ними бежала ватага голоногих ребятишек, высовывали над плетнями головы мужики. Иные спешно натягивали на себя чистые слежалые рубахи и, на ходу застегивая воротники, спешили к сборне. От мужиков не отставали й наиболее любопытные бабы. Побросав горшки и топящиеся печи, они, перекликаясь, бежали к площади.
Старосты в сборне не было. Федор вышел на крыльцо, Подозвал двух самых старших из всей ватаги ребят.
— Сбегайте за старостой, хай быстро идэ сюды.
Народ торопливо сходился на площадь — на сходку и то так не собирались! У всех на лицах любопытство. Еще свежо было воспоминание о 1917 годе, когда целыми днями митинговали — работать некогда было, сплошные митинги. Еще свежее помнились дни, когда здесь проходил отряд Петра Сухова, — тоже играл» в свободу. А что же сейчас
Федор стоял на крыльце, смотрел на быстро растущую толпу и, кроме любопытства в глазах односельчан, ничего не видел. «Пидуть ли за нами?» — черной тенью мелькнуло сомнение. Толпа разноголосо гудела, кое-где перешучивались.
— Ну шо, Хведор, стоишь? Начинай митинг, — крикнул, улыбаясь, хромой Кузьма Проценко, — скажи шо-нибудь нам.
Друзья Федора, маячившие за его спиной, были насуплены. Чего ждал Федор, они не знали. Долгов толкнул его в спину, шепнул:
— Давай, начинай.
В это время сквозь толпу, расталкивая мужиков, торопливо пробирался сельский староста. Тяжело дыша, он поднялся по скрипучим ступенькам на крыльцо, рукавом рубахи вытер пот.
— Здорово, Федор.
— Здорово, дядя Селиван.
Серые запрятанные в морщинах глаза старосты испуганно метались по лицу Федора.
— Што это вы удумали, ребята?
— Ничего страшного, дядя Селиван. Зараз ликвидуем твою власть и будемо выбирать Совет.
— Ох, напрасно вы это затеяли, ребята.
Толпа, затихнув, слушала этот разговор.
— Зря вы народ мутите супротив закона.
Федора начинал злить этот разговор. Он сердито уставился на старосту.
— Ты шо, не хочешь власть сдавать?
— Бог с ней, с властью, — замахал руками старик, — на кой ляд она мне сдалась. За народ беспокоюсь. Понаедет опять милиция, и снова за дурную голову будет зад отвечать.
— А это на что? — указал Долгов на винтовку.
— Нешто у них нет таких же? Словом, я не против. Как народ.
Ткаченко снова толкнул Федора:
— Начинай. Говори.
Федор расправил грудь, набрал воздуху.
— Ну як, товарищи, решимо з властью?
Толпа молчала. Федор, помедлив немного, продолжал:
— Летось расстреляли Николая Манакова, Кузьму, Спиридона Кондакова, перепороли пивсела, весной — Тимофея Спирина, позавчера, мого отца запороли насмерть, А завтра могуть нагрянуть и ще кого-нибудь повесят. Скильки ж можно терпеть? На службу забирають молодых, а видтиля вертаються калеченые.
— Правильно! — выкрикнул хромой Кузьма Проценко. — Чего там говорить.
Федор, получив эту мизерную поддержку, заговорил увереннее:
— Вот Кузьма ушел в армию на обеих ногах, а возвернулся хромой. И яка ему от цього польза? Ниякой. За шо вин отдав ногу? Не знае. Не знаешь ведь, Кузьма?
— Слышав, будто за царя и отечество, — весело ответил Проценко. — Царю давно по шее дали, а де отечество — не знаю, шо це за птыця.
Из задних рядов кто-то звонко крикнул: