Соловей для черного принца

Левина Екатерина

Дед настороженно наблюдал за мной, будто ожидал немедленного отказа. После моего согласия, он поднялся из-за стола и мундштуком снял подтеки с наполовину сгоревшей свечи и снова сунул трубку в рот.

— Ну, вот и все, Роби! — вдруг широко заулыбался старик. — Моя взяла!

И он загоготал, сотрясаясь всем телом и положив руки на тощую грудь.

Я бесшумно закрыла дверь. «Вот и все!», — повторила я вслед за дедом. Вот и все. Я — наследница! Как долго я противилась этому, как долго боролась с графом, твердя о своей незаинтересованности и нежелании владеть Китчестером. И вот теперь… Но что я могла сделать? Был ли другой способ заставить старика отправиться на венчание Сибил? Возможно… Но что думать об этом теперь, когда

обещания даны?! Свадьба состоится, и это главное. Вместе с чувством тихой радости за подругу, пришло какое-то смутное, тяжелое и тревожное сожаление… Что скажет Дамьян? Я знала, что с этой минуты в его глазах, смотрящих на меня, я буду читать только ненависть и презрение. Из далекого прошлого до меня донесся звонкий от ибирного пива голос кухарки Мэг: «Каждый чем-то жертвует во имя других, моя маленькая мисс Роби».

Я все еще слышала стариковский смех. Он гулким эхом разносился по коридору, преследуя и настигая, точно неумолимый клич охотничьего рожка, возвещавшего, что найден след зверя. Дед, словно не хотел оставлять меня наедине с моими мыслями.

Но в воздухе витало что-то еще. Беспокойство помаленьку просачивалось в меня, и я не могла совладать со своим состоянием. Откуда-то несло такой беспричинной печалью и жалостью, что дрожь прошла по всему телу. Я остановилась и прислушалась.

Во мгле коридора лениво колебались желтые тени, мягко шуршали по стенам и падали, легкие, как паутинка, на плечи. Из глубины коридора прилетел сквозняк, хрупкое пламя от потрескивавшей в моей руке свечи вздрогнуло, вслед за ним заколыхались и тени, отчего мне показалось, что впереди кто-то движется. Почудился какой-то непонятный звук, но у меня не было уверенности, что я не ослышалась. Звук был похож на неуловимые вздохи, на стоны, скорбные и мучительные, какие я уже однажды слышала в часовне, когда Эллен заперла меня там.

— Нет, нет, — отмахнулась я, прошептав. — Это все сквозняки.

Но только я прошла несколько шагов, как звук повторился, где-то далеко, едва достигнув моих ушей. На этот раз я не сомневалась. Это был стон, почти рыдание и, казалось, исходил он от человека. Трудно представить себе нечто более душераздирающее и в то же время слабое, чем это стенание. В нем чувствовалась невероятная мука и отчаяние, разрывающее в клочья живое сердце.

Я прибавила шаг, стараясь догнать, того, кто издавал эти звуки. Быть может, это и есть то самое привидение, о котором предостерегала Жаннин. Но я не чувствовала страха, как тогда в часовне. Только щемящую жалость. Пройдя коридор, я поняла, что больше ничего не слышу. Несколько минут я вслушивалась, затем стала обследовать ближайшие комнаты, но ничего и никого не нашла. До самой ночи я гадала о том, кто же был там, в глубине коридора, чье глухое стенание долетело до меня. Кто этот призрак, что тревожит покой этого дома?

ГЛАВА 34

Когда возвращаюсь мыслями к трагедии, предшествующие ей дни кажутся нереальными. Как я могла не увидеть того, что зарождалось и пестовалось прямо у меня под носом?

Солнечные, погожие дни, оставшиеся до приема, были заполнены радостными хлопотами. Старательно избегая усилий и нервного напряжения, за всем наблюдала леди Редлифф. В основном она передавала приказы через Джессику, но нередко, перед ужином созывала слуг и излагала перечень дел и обязанностей на весь следующий день.

Все до единого были заняты в подготовке. Полы беспрестанно скреблись, деревянные панели натирались воском и скипидаром, мебель — канифолью; отовсюду тянуло нафталином и пылью, выбитой из гобеленов и занавесей. Отпирались погреба, где в строгом порядке хранилось вино, опустошались кладовые, где продукты лежали так долго, что плесень изъела большую их часть. И все это ради вечера, на котором граф Китчестер представит всем соседям свою обретенную внучку. Прием был в мою честь, и это не могло не льстить моему самолюбию.

Парадный

холл и пиршественный зал украсили праздничные гобелены, правда, поблекшие и истертые от времени. Но нашими трудами они немного обновились, хотя все равно нельзя было скрыть их ветхости. Факелы заняли свои места на стенах, и я уже представляла себе ту чарующую атмосферу, какую создадут их рдяные всполохи. Вдоль стен разместились низкие кадки с розами и гортензиями. От обилия цветов дом наполнился сладким ароматом, от него кружилась голова, и поминутно хотелось глотнуть бодрящего осеннего воздуха.

Громадный стол в центре зала перенесли в прилегающую к залу комнату. Было решено, что первую часть вечера гости будут заняты разговорами и танцами. В это время стол будет сервирован лишь легкими закусками и напитками. Затем слуги подадут ужин, какой, по подсчетам леди Редлифф, продлиться около двух часов. После — вновь танцы, но совсем недолго, чтобы гости могли разъехаться до полуночи.

Из Солсбери пригласили оркестр из пяти человек, чем Элеонора была крайне недовольна, так как не желала тратить на «бездарностей» ни денег, ни здоровье своих ушей. Но больше всего ее тревожило, что гости почувствуют себя уязвленными, вынужденные слушать провинциальную игру. Она постаралась убедить брата в необходимости выписать музыкантов из Лондона, чей столичный лоск исключал плохой игры и отсутствия манер и вкуса. Старик же, как и следовало ожидать, пустился во все тяжкие, закатив сестре двухдневный разнос, обвинив ее в транжирстве и для пущего эффекта сравнив с немалым числом негодяев-предков, внесших ощутимую лепту в разорение и забвение Китчестеров. Таким образом, леди Редлифф пришлось смириться с тем, что первый за двадцать лет прием будет омрачен возмутительным минусом, в котором выставиться, как на показ, все нынешнее убожество когда-то блестящего рода.

По поводу моих гостей, а точнее тех «достойных», кто имел особые права и преимущества находиться в списке приглашенных, между мной и Элеонорой разгорелись нескончаемые споры. Естественно, по ее мнению, все достойные должны были обладать титулом и ничем не уступавшей Китчестерам родословной. Я же намеревалась пригласить отнюдь не столь видных гостей. Поскольку некоторые из них обладали чудовищным изъяном — были чересчур низкого происхождения, что не могло не отразиться на комфорте гостей первостепенной важности, — то Элеонора проявила поистине твердокаменную несокрушимость, отказавшись внести их в список. Даже дед, на чью поддержку я рассчитывала, встал на сторону сестры и с ехидной ухмылочкой наблюдал за нашими словопрениями. Как я подозревала, это была его месть, за то, что я посмела заключить с ним сделку, значительно подмочившую его самолюбие.

— Послушай, милочка, — вещала Элеонора, закрывая эту зазорную тему, — я не собираюсь тратить свои силы на препирательства с тобой. Порог этого дома никогда не переступят никакие Ливингтоны и Готлибы! Если чувство самоуважения позволяет тебе общаться с подобными людьми, это говорит о вульгарности и плохом воспитании, что не удивительно, если учесть в какой среде ты выросла. Однако я не позволю твоему пошлому вкусу испортить мой прием.

Тем не менее, втайне я радовалась, что претензии старухи не распространились так далеко, чтобы затронуть тех людей, которые были мне во сто крат дороже.

Против моей тетушки, мисс Гризельды Уилоуби, она не имела ничего, так как та была благородных кровей и стояла всего лишь на ступень ниже самой леди Элеоноры. И кроме того их обеих объединяла самозабвенная тяга к шляпам. Обе считали себя непревзойденными ценителями этого непременного атрибута каждой уважающей себя дамы и из кожи лезли, чтобы поразить всех очередным шедевром. Званый вечер как раз представлялся тем самым случаем, когда обе конкурентки могли оценить возможности друг друга. Мне казалось, что в голосе Элеоноры даже проскальзывало скрытое нетерпение, когда она говорила о моей тете.