Соловушка НКВД
Шрифт:
– Плевал на мандат и на Луначарского! – гаркнул Шульга. – Тут я и Совнарком, и Реввоенсовет, и просвещение, и царь, и Бог в одном лице. Без антимоний запросто пущу в расход! – Чекист взмахнул рукой, точно рубил шашкой полчища врагов, и Плевицкая уже не сомневалась, что имеет дело с фанатиком, надо быть предельно осторожной, играть роль слабой кокетливой женщины, которая увидела в Шульге не чекиста, а просто мужчину.
– Угостите папироской.
Просьба Шульгу ошеломила, он, как загипнотизированный, полез в карман за портсигаром.
– Слышал, что смолить табак певцам вредно.
– Грозили расстрелом,
Чтобы немного обрести спокойствие, Надежда, как делают заправские курильщики, дунула в мундштук папиросы, примяла его гармошкой, но не закурила.
– Если интересует богатство, должна разочаровать. От былых сбережений в банках, драгоценностей остался один пшик. Банки сгорели, а с ними мои счета, украшения пришлось продать почти даром, дабы не протянуть от голода ноги, последнее, что удалось сберечь на черный день, забрали во время обыска, так сказать, реквизировали. Имела некую недвижимость в виде недостроенной дачи в родной деревне, но односельчане разобрали постройку на дрова, унесли все что могли, оставшееся сожгли.
– Плюю с высокой колокольни на ваше и прочее богатство! Тут у меня, – Шульга хлопнул ладонью по стенке сейфа, – хватит купить с потрохами всю матушку-Одессу с папой-Ростовом! Слышали наш лозунг: «Кто был ничем, тот станет всем»? Это про таких, как я.
«Чего он добивается? Белогвардейкой не считает, буржуйкой тоже, мои кольца, броши не интересуют – богат, как миллионщик. Может быть, интересую как женщина? – подумала Надежда. – Если стану несговорчивой, буду блюсти честь, не вырвусь отсюда с Юрием…»
Некоторое время сидела не шелохнувшись, крепко сжав пальцы в кулачки, уронив на колени папиросу, затем удивительно спокойно сказала:
– Благодарю, что силой не домогаетесь моего к вам расположения, не насильничаете, ждете, чтобы уступила добровольно. Ставлю одно условие: до полуночи я и муж должны получить свободу. – Встала, смахнула с подола табачные крошки. – Прикажите устроить ванну, в крайнем случае душ.
Оказавшись за стенами тюрьмы, Надежда и Юрий бросились к своей бригаде, которая без солистки и администратора была в панике. В тот же день покатили в Киев, но произошла смена власти – город взяли белые, артисты застряли в Феодосии – там также со дня на день ожидали прихода петлюровцев.
«Какие еще ждут неприятности? – думала Плевицкая, провожая Юрия на рынок.
Напасти не замедлили грянуть: муж пропал – точно сгинул. Администратора искали целые сутки все актеры, Феодосию обошли, кажется, вдоль и поперек.
– Уехать не мог – дорога перекрыта бандами, не могли и убить, иначе бы нашли труп, – успокаивали Надежду, не пугали, что Юрий мог предаться любовным утехам, забыть обо всем на свете, в том числе о жене.
Надежда продолжила поиски. Зашла в милицию, обошла больницы и, когда собралась попасть к начальнику укрепрайона, потеряла сознание…
Очнулась в лазарете. От охвативших тело жара и слабости не могла пошевелиться. Во рту было сухо, в ушах стоял гул, перешедший в звон, к горлу подступала тошнота.
– Где Юра? – еле слышно произнесла Надежда, но имя мужа ничего не сказало врачам и сиделке. Впрочем, если бы и получила отчет, не услышала его, так как снова впала в забытье. Сознание
– Забрали всех недолечившихся красноармейцев и совработников. Хотели увезти и вас как сотрудницу комиссариата искусств, но боялись заразиться – напугало, что у вас возвратный тиф… Плевицкая слушала и думала, как долго придется пробыть в больнице, где товарищи по бригаде, отыскался ли Юрий?
«Раз никто не пришел проведать, значит, эвакуировались с большевиками, хорошо, если успел и муж… Надо победить хворь…»
«Испанка» не позволила покинуть лазарет – головокружение, тошнота не проходили. Бессонными ночами Плевицкая убеждала себя, что в подкосившей болезни виновата не подхваченная эпидемия, а разлука с мужем – объявись сейчас в палате Юра, и недомогание как рукой снимет.
– К вам пришли, – доложила сиделка.
Плевицкая чуть приподнялась с подушки.
– Юра, муж?!
– Этого не ведаю, но чин весьма важный.
Важный чин оказался седовласым командиром дивизии. В безукоризненно сшитом мундире с зелеными фронтовыми погонами, такими же пуговицами, с порога рассыпался в комплиментах. Вспомнил, как до междоусобной войны побывал с семьей на одном из концертов Плевицкой:
– Имели ошеломляющий успех. Вас забросали цветами, среди них был и мой букет. Супруга даже всплакнула, услышав романс о женской тяжелой доле… Не мог не проведать, узнав, что приболели. Желаю выразить восхищение талантом, пожелать скорейшего выздоровления, вновь радовать освободителей многострадальной Отчизны от красной чумы. А пока предлагаю перебраться в отдельную меблированную квартиру, понятно, с сиделкой, чтобы быстрее встать на ноги.
Движением руки Надежда остановила полковника.
– Премного благодарю, но долечусь здесь – обслуживают милейшие люди…
Полковник откланялся. Спустя час в лазарет принесли коробку с конфетами, яйцами, пару плиток уже забытого певицей шоколада и букет астр.
– Чем тратиться на цветочки, лучше прислали бы мыло и сахар, – пробурчала сиделка.
Конфеты Плевицкая раздала больным в других палатах, цветы поставила в банку на тумбочке у изголовья.
Наконец настал день, когда позволили выйти на свежий воздух. От слабости пошатывало. Надежда медленно шла по аллее, под ногами лег ковер из опавших листьев. День стоял по-осеннему тихий. Когда в горах прогрохотало, Надежда решила, что подступает гроза, но шум не утихал, приближался.
«Пушки? Обстреливают город?»
Вскоре мимо лазарета потянулись к порту беженцы. Повизгивали колеса подвод, бричек. Ржали смертельно уставшие, некормленные кони. Некоторые люди заворачивали во двор госпиталя, чтоб чуть передохнуть, съесть кусок хлеба, выпить кружку воды, перепеленать детей.
– А вы чего стоите? Или дожидаетесь красных? Тогда не позавидую: мигом пустят в расход, – язвительно предрек доктор.
– Меня и в расход? За что? – отшатнулась Плевицкая.
– Красные быстро найдут причину. Узнают, что навещал полковник, приносил подарки, что остались с врангелевцами, и посчитают врагом. Бегите, мадам, из города, да поскорее: ни вам, ни мне, обслуживающему раненых белых, в России теперь нет места.