Соловушка НКВД
Шрифт:
– Ничуть, позвонила Лидии, высказала просьбу, и та тотчас согласилась, при этом с большой охотой.
– Генерал был рад?
– Чего не знаю, того не знаю. Но по его виду заметно, что совсем не прочь побывать на бракосочетании.
Скоблин поцеловал Надежде руки, обернулся к гостям, принялся вспоминать незабываемый «Ледяной поход», взятие Царицына…
Женщин интересовало другое. Лидия Давыдовна спешила сообщить известные ей новости: подтвердила гуляющие слухи о скором расселении беженцев, переезде их в иные страны, о вынужденном выходе на панель некоторых жен и дочерей погибших офицеров, открытии в Константинополе фирмы по скупке
Надежда поддерживала разговор, в то же время размышляла о необычном поведении мужа:
«Был прежде сдержан, сейчас же преобразился – волнуется и не может скрыть. Рад возможности встретиться с начальством в неофициальной обстановке, тем самым сблизиться? Зачем это ему?»
Появились новые гости: вальяжный, с бриллиантом в заколке галстука, с золотыми запонками в манжетах фабрикант-миллионщик Макс Эйтингтон, с ним двое министров Временного правительства и директриса Курской женской гимназии. За столом потеснились, оживились. Сверкали ордена, звенели шпоры, шуршали пышные платья. Один тост следовал за другим, чаще поднимали бокалы за счастье молодых (хотя таковыми Скоблина и Плевицкую можно было считать с натяжкой), пили за свободу порабощенной Родины, истерзанную войной Россию…
В отдельном кабинете русского ресторана можно было разговаривать не повышая голоса – оркестрик играл за дверью в большом зале, музыка не мешала.
«Собрались истинно интеллигентные люди – пьют в меру и, что немаловажно, не просят спеть: на собственной свадьбе это было бы пошло…» – подумала Надежда.
Неожиданно в кабинет ворвалась разухабистая, псевдоцыганская мелодия: официант не закрыл дверь в зал.
– Здесь и цыгане? – удивился Кутепов, но официант разочаровал, ответил, что играют бывшие офицеры-корниловцы.
– Вы тоже корниловец?
– Никак нет, ваше высокопревосходительство! Дроздовец, прибыл морем с первым конвоем! – официант вытянулся в струнку. – За отсутствием приличной работы вынужден прислуживать здесь.
– Не стыдитесь, – успокоил Кутепов. – Не только вам приходится заниматься не соответственным званию.
Официант приободрился, предложил позвать в кабинет музыкантов, желая услужить, посоветовал заказать французский коньяк.
– Не поддельный, прямо из Франции, хозяин ресторации бережет для важных гостей, дерет, правда, не по-божески.
– Несите на пробу пару бутылок, и столько же шампанского, – приказал Скоблин.
Музыканты, узнав, кто посетил ресторан, по какому случаю в кабинете проходит торжество, вошли без приглашения, исполнили «Боже, царя храни».
Кутепов встал, за ним поднялись остальные. Следом за первым куплетом гимна оркестрик сыграл бесшабашную, удалую песню, какую, как правило, исполняют при застольях. Пришлось Плевицкой по-деревенски подпереть голову, запеть:
Шумел камыш, деревья гнулись,А ночка темная была.Одна возлюбленная параВсю ночь гуляла до утра.А поутру они вставали,Кругом помятая трава.Но не одна трава помята —Помята молодость моя…Надежда пела не громко, но и не тихо, понимала, что кабацкому романсу с мелодраматическими нотками,
«Как бы не накаркать, не оказаться брошенной, как было с первым муженьком…»
Когда настало время последнего куплета, за столом дружно подхватили:
Шумел камыш, деревья гнулись,А ночка темная была!Допев, зааплодировали певице – солистке и себе – хору.
«Слава Богу, конфуза не произошло, – порадовалась Надежда. – Напрасно ругала себя, сейчас, как никогда, песня и к месту, и ко времени. Надо отблагодарить оркестрантов…»
Словно подслушав желание певицы, Скоблин выудил из бумажника пару сотен туманов, отдал официанту, тот передал музыкантам.
Свадьба продолжалась. Надежда выслушивала поздравления, пожелания, благодарила за добрые слова и украдкой наблюдала за мужем.
«Ведет себя с Кутеповым на равных. Не лебезит, держится с достоинством, как положено боевому генералу…»
В порыве нахлынувшей нежности, накрыла ладонью руку мужа, но Скоблин этого не заметил, что озадачило Надежду.
За столом одни ругали монархию, бывшего императора за его мягкотелость, нерешительность, даже легкомыслие, приведшие к отречению от престола и как результат к всеобщему в стране хаосу. Кто-то, напротив, с пеной у рта превозносил Николая II, называл его святым. На другом конце стола ратовали за будущее республиканское правительство в освобожденной от большевиков стране, доказывали необходимость объединения беженцев под единым знаменем и командованием, предавали анафеме офицеров, записавшихся в иностранный легион, отправившихся в Африку или Бразилию, но больше поносили тех, кто на родине пошел служить в Красную Армию. Спорили о Врангеле.
– Никак не пойму барона – желает стать ни больше ни меньше диктатором России, в то же время игнорирует наши лагеря, ни разу не посетил их.
– Ошибаетесь – приезжал для формальности один раз, но ненадолго.
– Мы отдаем ему почести словно народному герою. Обещал скорое свержение советской власти, но когда попросили хотя бы приблизительно назвать срок, ушел от ответа, поспешил отбыть. – Каждому бедствующему выделил по две лиры! – Ровно на одну бутылку самопальной водки! Кутепов постарался успокоить спорящих:
– Барон попросил приютить наших людей на Балканах, ждет ответа правительств Югославии и Болгарии, там должны вспомнить, какие в прошлом веке понесла Россия потери при освобождении их от турок. Пока за морем официально приняли лишь одну кавалерийскую бригаду генерала Барбовича. Алексеевцы и дроздовцы уезжают поодиночке и, как правило, во Францию, где их никто не ждет.
– А вы собираетесь ехать? – придвинулась к Кутеповой Надежда и услышала, что генерал покинет Константинополь одновременно с казаками 1-го армейского корпуса, для местожительства наметил Берн.