Сомнамбула
Шрифт:
— Грустно. А у нас говорили, что твоя бабка «из бывших», институт благородных девиц, муж белый офицер.
— Это мой прадед, его расстреляли в начале 1918 года. Тогда всех под одну гребенку. А он, между прочим, политзаключенный был, подпольщик. Моя прабабка про него никогда не рассказывала, даже детям. Наверное, это было опасно. Но все-таки странно, что и пятьдесят лет спустя…
— Откуда же ты узнал?
— Оттуда. Однажды она подозвала меня, стала говорить, что скоро помрет, а завещания нет. Не дают написать, все хотят к рукам прибрать, кухаркины дети. Она уже была совсем сумасшедшая, с постели не вставала. Попросила достать из-под матраса фотографии. Я их видел единственный раз, куда они потом подевались, не знаю. Офицер был. Впрочем, я помню только усы. Банально. Пожилая женщина в черном платье с белым воротничком.
— А дети?
— Дети. Выжил только старший сын, остальные — кто во время войны, кто после. В нашей семье дед — самый здоровый персонаж. Байки любил, до девяноста лет как огурец. А папаша не в него. Но тоже проживет будь здоров. И это правильно. И не смотри на меня так. Почему тебя интересует, не понимаю. Генеалогическое древо составить хочешь? Уже составили, у папаши в столе лежит. Твой кофе.
— А мои родители далеко.
— Где же.
— В Лозанне. Папа получил приглашение, работает в ЦЕРНе. Давно уже там. А я не смогла.
— Почему?
— Не знаю. Дура, наверное. Не поеду и все. Мама поплакала и утешилась. Я у них бываю часто, раз в год. Проездом. Вернее, пролетом.
— Откуда куда.
— Маршрут номер один. Рим — Флоренция — Венеция. Пицца, голуби, развалины. Посмотрите налево, посмотрите направо.
История одной зимы. Высота снежного покрова до 50 сантиметров — такого не помнят даже старые хроники,сказала телеведущая. Море начало замерзать, и у берега плавает неправдоподобный лед, похожий на пенопластовый реквизит. Десятый класс в дни каникул свозили в Ялту посмотреть на лед.Где-то я уже читала об этом, о нас с тобой столько всего понаписано. Вот, например, история про мальчика с осколком в сердце. Город с черепичными крышами и геранями на балконах.Крыши все больше шиферные, но герани, дикий виноград, узкие улочки — имеются, а городской розарий не хуже, чем в Никитском ботаническом саду. Путешествие в Лапландию.Мои попутчики, соседи по купе — парочка москвичей, рассказывающих небылицы вчерашней школьнице-провинциалке. Ваше лицо мне определенно знакомо — я не мог Вас видеть на вечеринке у Бори Мессерера? — я зачем-то приврала, что живу в Москве, и потом всю дорогу опасалась, что меня выведут на чистую воду. Мичман ЧФ, желающий осмотреть столицу. Ты не думай, я ведь, если что (если что?), с самыми серьезными намерениями, не какой-нибудь там — полгода по загранкам, денег куры не клюют, будешь как куколка, у меня вся портовая фарца вот где (показывает кулак, внушительно, на правой руке кольцо). Юные король и королева.Сеня с Ленкой, актерская богема, бесконечные разговоры о Фассбиндере. Помнится, накануне сочинения я долго искала экзаменационный лист под столом, на котором храпел Коля Татарский, Сенин однокурсник и вечный дублер (но ведь нашла же, нашла!). Карета с кучером в Венском лесу.Бедная девушка, на втором курсе едва не выскочила замуж. Вовремя осталась с разбитым сердцем. Разбойничий вертеп.Общежитские попойки по поводу и без. Наконец, чертог Снежной королевы.
Ох и дала мне прикурить Збарская. Челочка-каре, чернобурка, папироска, разговоры по пути к метро: «Вы никогда не напишете толковой работы, пока не выучите итальянский — и латынь, дорогая моя, латынь, и не надо морщиться». Квартира на Чистых прудах, на кухне — Родченко в огромных стеклянных квадратах («папе подарили на семидесятилетие»), в гостиной — Малевич (язык не повернулся спросить, подлинник или копия, хотя копия Малевича — дело нехитрое).
«Дорогая моя, скажите спасибо, если с вашей профессией вас просто возьмут замуж. Или непросто. На нашем отделении готовят не искусствоведов (а вы как думали?), а жен дипломатических работников. На что еще вы могли бы сгодиться? Преподавать? И не мечтайте. До вас очередь дойдет лет через сто пятьдесят. Считайте сами. По традиции из университета выносят только вперед ногами. На место завкафедрой претендуют три первых зама, на место зама — пять вторых и так далее в геометрической прогрессии.
Хлопоты и в самом деле не помогли. Зато получилось с «Италия-тревэл». Может быть, оно и к лучшему. Какой из меня преподаватель. Збарская позвонила своей подруге, и теперь я круглый год летаю до Рима и обратно, чтобы водить по городу вконец обалдевших туристов, отвечать на дурацкие вопросы («а это правда, что в банях мылись вместе…ну, мужики с бабами?»), следить, чтобы из очередной энотеки группа вышла без потерь, переводить в сувенирной лавке нечто вроде «а нет ли такого же, но без крыльев», и в оставшееся время бессмысленно мечтать о билете в один конец и о маленькой комнатке возле пьяцца Навона.
— Романтично. Натурализоваться не думала?
— Нет.
— Выйти замуж за настоящего брюнета?
— Сам ты брюнет.
Ни одного седого волоса. В детстве был маленький старичок, в старости будет вечнозеленым мальчиком. Женится на студентке, изведет одну, потом другую. Их же пруд пруди, никто и не заметит. Надо посмотреть, что у него там, в другой комнате. Семь жен синей бороды. Студентки такое любят, хлебом не корми — чтобы было брутально, интеллектуально и эксклюзивно. Это тебе не Рим — Флоренция номер один.
— А там что?
— Балкон. Не ходи, шею сломаешь. Он завален рухлядью.
— Куда же мне ходить?
— Посиди здесь, я кое-что принесу.
Издание восемнадцатого века, сохранность хорошая, в переплете из тисненой кожи. Переплет новый, конец девятнадцатого. Имеется подпись владельца. Я выяснял — был такой Разумовский, поляк, не тот, что при Екатерине и т. д.
Сюжет, конечно, типовой. Двое за книжкой, появляется муж в образе ангела с мечом и голову с плеч, и оба в аду. Адский ветер, треплющий плоть как сухую листву. Вы и в самом деле хотели быть вместе? Теперь у вас есть шанс проверить свои чувства. Ту-ру-ру, ту-ру-ру, словно листья на ветру. Обжалованию не подлежит, во всяком случае, не в этой жизни. Вердикт: хотя несчастным людям, здесь живущим, к прямому совершенству не прийти, их ждет полнее бытие в грядущем. Вот память-то. А на языке оригинала слабо? Так, сейчас…
— Ты не слушаешь?
— Извини, задумалась. Слушаю внимательно.
— Еще кофе?
— Пожалуй, я останусь.
— Что?
— Проверка слуха.
— Вообще-то я понял.
— Вот только вещи заберу. И принесу что-нибудь поесть.
— Лихо. Пойти с тобой?
— Еще не хватало. Я тебе покричу в окно, а ты выйдешь и возьмешь сумку. Не скучай. И разбери пока балкон.
Ого. Ничего себе штурм унд дранг.
Завернула за угол.
По Песчаной прошел трамвай.
Так и будешь стоять?
И зачем я села в трамвай. Во-первых, здесь пять минут пешком, а во-вторых — в другую сторону. А наговорила… Что он мог подумать… Другой подумал бы сразу.
Знаю, чем это кончится. Переночую в комнате Марины, а завтра опять пойду по присутственным местам. Может, оно и к лучшему.
И улыбка у тебя дурацкая. Все смотрят, можно сказать, пальцами показывают — вон та девушка едет собирать вещи. Черт возьми, как это здорово. Даже водитель в зеркальце это понимает. Ага, еще скажи — подмигивает. Ой, подмигнул. И вон тот, на остановке. Беги за трамваем. И еще вино и горький-горький шоколад. И черешни. Как раз на Центральной…
Девушка, ну что же вы, стояли-стояли… Надо же заранее, в самом деле…
извините, простите, а ведь могла бы и по ногам пройтись, я же ничегошеньки не соображаю, ни вот столечка, и не вижу ничего, и не слышу
город золотой, голубой
в маленьких квадратиках солнца
в море и повсюду
отражение раздвоилось исчезло
и сразу же рядом
вспыхивает и гаснет
каждый угол оживлен
по цепочке бежит впереди
смотри смотри
на том конце улицы уже все известно