Somnium breve

Маковский Сергей

«Мою любовь, земное бремя…»

Мою любовь, земное бремя, всеисцеляющее время сожгло на медленных кострах. Страданьем срок предельный дожит теперь ничто не потревожит любви испепеленной прах. Воспоминанье все туманней и каждый день обетованней в душе хранительный покой, и призрак вечности лазурной — как ангел над могильной урной с благословляющей рукой.

«Я пришел к водоразделу…»

Я пришел к водоразделу: все

тропы отсюда вниз к заповедному пределу, обрывистые, разбрелись. Впереди — пустая вечность, путь грядущего земной. Призрачная бесконечность как марево — и там, за мной. Но светла небес дорога — ввысь, в немыслимую высь! Дух мой, созидатель Бога, в свое бессмертье вознесись.

«О, мир двоящийся, мир отражений…»

Графу П.А. Бобринскому

О, мир двоящийся, мир отражений в лазури озера пылающий закат, час невозвратности и вечных возвращений, вечерней памяти благословенный яд. Две глуби сонные. Какой — поверим? Где загорелся луч непризрачной звезды? Зарю небесную озерный манит терем, подводные леса — как райские сады. И ближе ночь. Гореть заря устанет, растают в сумраке прибрежные холмы, и дымный Серафим с мечем на страже станет непостижимости, молчания и тьмы.

«После ночи темной, дикой…»

После ночи темной, дикой, после ночи грозовой — чую над тобой, великой, чую день великий твой. Брезжит утро — озарило целины твоей простор, с небесами породнило глуби северных озер. На волнистые дубравы, на пшеничные моря золотую чашу славы опрокинула заря.

ГОРОД

Стена («В окне моем неровная стена…»)

М. А. Форштеттеру,

В окне моем неровная стена вечерним золотом озарена, а снизу, со ступени на ступень, по ней скользит едва заметно тень. Все выше, выше к трубам дымовым, все ближе к небу этот синий дым; еще немного — станет он мутней, поглотит стену и растает с ней. Я всматриваюсь в медленную тень и чувствую, как умирает день, как уплывает в звездные поля усталая, вечерняя земля.

Набережная («Осень, холодок, рассвет…»)

Осень, холодок, рассвет, — камни набережной гулки. Никого… Милее нет этой утренней прогулки: сень платановых аллей, серый щебень, запах Сены, опрокинутые в ней дымнорозовые стены. Мимо спусков и мостов, лестниц и скамеек длинных, обезлюдивших садов, площадей, таких пустынных, в полусумраке брести, передумывая думы, городские на пути слышать, слушать полушумы. Издалёка грузовик прогремел неясным громом, стукнул ставень, смутный крик, где-то звон над Божьим домом. Сонная

скользит река, донесется плеск фонтана, стон фабричного гудка из окраин и тумана…

Шарманка («На темный перрон полустанка…»)

Е. А. Жарновской.

На темный перрон полустанка, под утро — ни свет, ни заря, плетется хромая шарманка, поет, надрывается зря. Хоть голос у немощной звонок и в ней человечья душа, никто из вагона спросонок в окошко не бросит гроша. От века закон одинаков на всех перепутьях земли. И старенький вальс не доплакав, умолкнет шарманка вдали.

Певица («В четверг под мое окно…»)

И. И. Жарновскому.

В четверг под мое окно приходит женщина петь. Пусть ей-то уж все равно, да жуть на нее смотреть. Во взоре не то вопрос, не то, как ножом, печаль, и грязная прядь волос бахромкой седой — на шаль. А песню поет она такую — хоть плачь навзрыд, всю душу мою до дна призывной тоской пронзит. Любого греха страшней, нельзя никому простить. И хочется крикнуть ей: Неправда, не может быть!

Нищий («В городском саду за рекой…»)

В городском саду за рекой, под каштанами, день-деньской старый нищий сидел на пне, всякий раз попадался мне. Всякий раз минувшей зимой, через сад проходя домой, десять су я совал ему в утешительную суму. Он был очень убог и тощ, — на посту и в холод и в дождь, как заморщенный серый гриб, к придорожной траве прилип. Все о чем-то просил старик, но в его слова я не вник; что-то шамкал беззубый рот, да понять я не мог весь год. А недавно я мимо брел, никого в саду не нашел, — только лень торчал сиротой над примятой слегка травой. И с тех пор, уж не первый день, мне мерещится этот пень, и на сердце комом тоска. Видно — я любил старика.

ЛУНА(«На соседнюю крышу…»)

П. А. Плетневу.

На соседнюю крышу я смотрю из окна, ослепительно в крыше отразилась луна. Изумруды, алмазы весь усеяли скат, в изумрудах, в алмазах черепицы горят. Как безводный колодец этот нищенский двор, днем серо — все в колодце: люди, камни и сор. А сейчас! На часовню он похож, у дверей — как лампады часовни огоньки фонарей. Ночь, угодница Бога, лунным дымом кадит, закоулок убогий жемчугами кропит, и над городом крылья простирает окрест, серебристые крылья озаренных небес.