Somnium breve

Маковский Сергей

Лунный бредень («Доверившись ночной прохладе…»)

Доверившись ночной прохладе и озаренной тишине, я засыпал, на небо глядя, в саду, под липой, при луне. Она плыла над темным гребнем раскинутых кругом холмов и за собой тянула бреднем рои пушистых облаков. Любуясь небом, сонно млея, я забывал земное зло, — не верилось, что на земле я, так было тихо и светло. Невыразимо тихо… Словно струила тишину луна, — земля, казалось, дышит ровно, молчанью ночи отдана, и это дольное дыханье неясных

звуков так полно: не то свирель, не то журчанье, напев и шелест заодно, и плеск и звон… Гремят в долине неугомонные сверчки, а звезды в лунной паутине — как золотые паучки. Они мерцали чуть приметно, и сердце улетало к ним и отдавалось беззаветно луне и шорохам ночным, — я засыпал, все забывая, истаивая в полусне, и неба глубина живая в моей сияла глубине.

Городок(«Спит город малый на холме крутом…»)

Спит город малый на холме крутом, весь — будто с заводной шкатулки. Дерюгой пахнут, гарью и вином ступенчатые переулки. Над домом дом, ныряют тупики, как западни проходы глухи; под сводами — железные крюки и в окнах черные старухи. Часовня у разваленной стены поникла в непробудной дрёме. На перекрестке — лепет тишины, струя в чугунном водоеме…

Биот

Журчанье(«Спит город малый на холме крутом…»)

Я в земле родилась, из земли поднялась, мне родимый отец ледяной студенец, — темной глуби верна, я всегда холодна, дни и ночи журчу, тишиной бормочу. Эта площадь вокруг — заколдованный круг, эти стены — как сны от моей тишины, за годами года заклинает вода, ворожит водоем ключевым серебром; ни покоя, ни сна, только звон чугуна, ни друзья, ни враги — только чьи-то шаги, только чья-то рука прикоснется слегка, чей-то жаждущий рот осторожно прильнет. И бегу я, бегу, отдохнуть не могу, никогда не усну, не вернусь в глубину, упокоив мою студеную струю. Я в земле родилась, из земли поднялась…

Виченца(«И вспомнишь: грязный двор харчевни…»)

И вспомнишь: грязный двор харчевни, ребят пронзительные крики, в дверях босого капуцина. Сквозь зелень розовеет мрамор; на площади колодезь древний баюкает немолчным плеском; читаю — omnia vincit amor — слова по борту мезанина, и пахнет ладаном и воском прохладный камень базилики. Все помню: по песчаным пашням старухи горбятся над плугом; трусят овчарки за стадами; аллеи тонкоствольных буков к заброшенным уводят башням, к запрудам смолкших мукомолен; повисли арки акведуков над виноградными садами, далеко — звоны колоколен перекликаются друг с другом…

В Венеции(«Всю ночь — о, бред! — в серебролунных залах…»)

В. В. Голубеву.

Всю ночь — о, бред! — в серебролунных залах Венеции я ворожу, вещун, и веют мглой отравленных лагун ее дворцы в решетчатых забралах. Всю

ночь — за звуком звук шагов усталых: в колодцах улиц камни, как чугун. И головы отрубленные лун всплывают вдруг внизу, в пустых каналах. Иду, шатаясь, нелюдим и дик, упорной думой растравляю рану и заклинаю бледную Диану, а по стенам, подобен великану, плащом крылатым затмевая лик, за мною следом — лунный мой двойник.

СНЫ

«Полжизни душно-плотской яви…»

«Так, ты жилище двух миров…»

Тютчев.

Полжизни душно-плотской яви и недостойной суеты; полжизни — сон, и тот же ты живешь, томясь, в другой державе, в тоске, в слезах по горней славе тайноречивой красоты. В тебе душа как бы двойная: мятежной гордости полна, грешнее грешного одна; другая — о, совсем другая! — все шепчет что-то, засыпая. Проснулась… и не помнит сна.

«Дремлют древние развалины…»

Дремлют древние развалины, плющ повис над крутизной. Мысли небом опечалены, тишиной и глубиной. Облаков пещеры дальние отражаются волной, дышат марева зеркальные подо мной и надо мной. А в душе виденье тайное: тенью мира — мир иной. Снится ей необычайное, сон земной и неземной.

«В горах скалистых, по земле…»

Максимилиану Волошину.

В горах скалистых, по земле песчаной, солнцем обожженной, бреду я в предрассветной мгле — и на обрывистой скале остановился, пораженный. Безлюдна древняя земля, к пустынным далям кругозора плывут кремнистые поля, как острова из хрусталя — в тумане горные озера. И разгорается восток, светлеет небо понемногу, ложатся тени на песок. Над розовым холмом — дымок, алтарь неведомому Богу.

«Как тело у девушки розов…»

Как тело у девушки розов обласканный солнцем парос. Разбрелось по тропам откосов белорунное племя коз. Колонны обломок забытый, свирели воркующий звук. Когда-то алтарь Афродиты, а сегодня пастуший луг. Фиолетовый дождь глициний застыл над грудой камней, на листьях аканфовых — синий и колючий узор теней, да ящерица на припеке прошмыгнет и забьется в щель… Как вздох о богине далекой — коринфская капитель.

«Пустыня, полдень, белый зной…»

А.В. Руманову

Пустыня, полдень, белый зной, и свет и тишина без меры, безбрежной дали дым сквозной, как зыбь седая с желтизной — бугры, песчаные пещеры. И чередой плывут по ней верблюды, призрачные челны, куда-то в сон забытых дней и незапамятных морей, качавших над песками волны. Земная вечность! Кто постиг твое немолчное молчанье? Бессмертный прах. За мигом миг… Из отдаленья — львиный рык, пустынной немоты дыханье.