Сон любви
Шрифт:
– Ты несправедлив к людям, Иоаким, – пытался возразить брату Ярл, – ты не видел голода и горя, ты не знаешь…
– Что мешало им кормиться на земле, как семья того мальчишки, который свёл наши пути?! – упорствовал Иоаким. – Зачем приступать закон Жизни, зачем воровать, убивать и жечь?!
– С ума человека сводит многое, и Жизнь, как писали в старых сказках, женщина о двух головах, – туманно отвечал Ярл.
В тот вечер Ярл не спорил с братом, радуясь их встрече. В это трудно поверить, но юный герой был одинок – так он объяснял себе пустое чувство на месте сердца – и никакие забавы или весёлые компании не заменяли ему чего-то большего, чего-то,
После беседы с Иоакимом он вышел на площадку высокой башни, в которой жил, и смотрел на горизонт, вспоминая: отец стоял перед ним, полный растерянности и гнева, что было для него невозможным, ведь он был мудрейшим человеком не только для самого Ярла, но и для всех его подданных.
– Опомнись, сын! – отец отговаривал его до последнего, хотя Ярл видел понимание и поддержку в его глазах. – Война может быть закончена, но тебя ведёт в бой молодецкая удаль, а не необходимость! Это не конец Мира, а давно затянувшийся разгул несдержанности человеческого горя…
– Отец, ты глуп! – Ярл не сдержался тогда в последний раз, потому как после этого долго корил и ругал себя за оскорбление, которое нанёс отцу незаслуженно. – Война затянулась, как ты и сказал, и именно поэтому каждый должен встать и сразиться с неконтролируемым гневом и подлостью, от которой нет спасения для выбравших подобный путь!
– Да будет так! – в глазах отца он видел отчаяние, но что-то другое в них не давало покоя герою, впервые усомнившемся в своих намерениях.
Тёплый ветер пах летом и полынью, мысли покидали разгорячённую юную голову Ярла, слишком много потрясений и событий видел юноша в последний год уходящей эпохи. Он почёл за благо погасить свечи и отправиться спать – следующим днём их с Иоакимом ждала долгая дорога до города Эл.
II
Так назывался новый Город-у-моря – город Эл, богатый и шумный, гармоничный и пёстрый, как сама морская стихия. Жители его были счастливы, и немудрено – правители города, мудрые Перегрин и Шун, потомки Рагима, были достойнейшими из достойных. Злые языки говорили, что слепцу и глухому невозможно быть правителями, но языки эти принадлежали варварам, развязывавшим войну за войной. На деле два брата-правителя были достойными продолжателями дела своего великого предка – законы, написанные ими в самом начале своего правления, выросли из преданий, легенд и записей предыдущих королей, чтобы собрать все их знания и пережитый опыт, а потому они соблюдались и почитались свято. «Каждому честному человеку приготовлено своё маленькое счастье на берегу города Эл!» – так гласила пословица, известная и в самых дальних уголках Мира. Было оно готово и для братьев-королей – они потому и были вдвоём, что помогали друг другу, становясь единым целым в делах правления. Шун был слеп, но оттого умел слышать столь чутко, что безошибочно отличал правду ото лжи и дурное от хорошего, а Перегрин, хоть и был туговат на ухо, умел видеть глубже человеческих одежд – он видел самую суть человека, душу каждого, кто приходил просить совета или суда правителей.
Шун и Перегрин редко общались словами, но понимали друг друга превосходно – когда умеешь слышать или видеть истинные чувства и мысли человека, мало что может быть тайной для такого друга.
В день, когда в Эл прибыли Ярл и Иоаким, был устроен праздник – сыновья правителей были любимы не меньше их самих. К тому же, Ярл не появлялся дома больше года, и по нему успели соскучиться. Братья радостно приветствовали знакомых воинов и девушек, перешучивались с
– Как же славно вернуться домой!.. – с чувством промолвил Ярл. – И как же странно, что мне как будто неловко здесь быть…
– Что за странные мысли бродят в твоей голове? – недоумевающий Иоаким поравнялся с братом. – Тебе здесь все рады, что тревожит тебя в твоём собственном доме?
– Я не могу объяснить этого даже себе, Иоаким, – Ярл встряхнул головой, стараясь избавиться от внезапно навалившейся тяжести. – Наверное, это весна мутит мне голову.
– Лучше бы так, а то ты начинаешь меня пугать, – Иоаким усмехнулся своей летучей улыбкой и дал коню шпоры. – Поспешим, брат! Пир во дворце родителей уже начался, а мы не можем позволить ждать себя дольше, чем того требует этикет!
Братья пустились по мостовой вдоль аллеи фонтанов и поравнялись со старой ратушей, излюбленным местом гнездовья серых чаек. Ярл обернулся и увидел море – старая башня располагалась напротив маяка, и можно было провести по улицам города прямую линию между двумя твердынями, не задев ни одного дома, так что море, такое далёкое и одновременно близкое, было хорошо различимо. Ярл ещё ребёнком облюбовал для себя это место. Он любил залезать на башню, чтобы полюбоваться тем, как солнце утопает в морской пучине, и мечтать о чём-то невыразимом, несбыточном. Он был немного мечтателем, за что над ним часто подшучивал брат.
– Никак воспоминания одолели? – продолжая улыбаться, спросил Иоаким. – Быть может, мне оставить тебя тут до следующей луны, чтобы ты не витал в облаках при встрече с отцом?
– Нет, брат, я вспомнил о том, как приходил сюда в детстве, – Ярл отвечал невпопад, чувствуя, что в память его рвутся чужие мысли: «Море и ветер, буря и камни, сила и падение, спрятанный ключ, предательство, отчаяние и пустота…».
– Перестань, я же вижу, что ты загляделся на рыженькую дочку старого Сапруса! – продолжая смеяться над собственной шуткой, Иоаким взял под уздцы коня Ярла и повел в сторону дворца. – Будет тебе, брат, девушки подождут!
– Да, конечно… – Ярл совсем было перестал слышать брата, как слух его заполнили трубы замковых бойниц – они были дома.
Морок развеялся, и на лице Ярла снова расцвела привычная бесхитростная улыбка – в свои покои он вошёл на закате, не забыв поприветствовать добрую половину дворцовых слуг, с которыми его связывали детские забавы и приключения.
День клонился к ночи, и рубиновый шар, окрасивший морскую лазурь в багрянец, также бесстрастно тонул в пучине, не обращая внимания ни на кого в Мире – в первый вечерний час Ярл и Иоаким предстали перед своими родителями.
Шун и Перегрин по традиции встали, приветствуя своих сыновей и наследников. И, хотя церемония ограничивалась присутствием придворных внутреннего круга, все беспрекословно следовали традиционной необходимости соблюдать вековые приличия. Шун прятал в уголках губ незаметную никому, кроме, разумеется, Перегрина, улыбку и гордо вслушивался в дыхание сына, многое говорившее ему о том, каким стал Ярл за последний год. Он слышал в нём радость возвращения домой, звон стремлений и наивность идеалов, неистовое желание изменить Мир к лучшему и что-то ещё, потаённое для самого Ярла, а потому неясное и для Шуна. Перегрин молча смотрел на Иоакима. Страх промелькнул в его сердце, но отец не может быть беспристрастным, когда судит своего сына, и потому всевидящий сосредоточился на возродившейся дружбе братьев.