Сон великого хана. Последние дни Перми Великой
Шрифт:
– - Подлинно ли нет, брат Сыта?
– - Нету, государь. Если б было, не жалел бы я...
– - Э, полно, друже! Не жалеешь ты, а запамятовал, верю я. А вспомни-ка, о чем ты говорил, когда звал сюда.
Боярич хлопнул себя рукою по лбу и воскликнул:
– - Ах, батюшки! У меня и из головы вон. А вы, други сердечные, и не надоумите, -- обратился он к Всеволожу и Белемуту, составлявшим совместно с хозяином интимную компанию великому князю.
– - Опалу на нас наложит государь...
– - А следует!
– - смеялся Василий Дмитриевич, хлопая по плечу Сыту.
– - В другой раз неповадно будет!..
– - Повинную голову меч не сечет, -- промолвил
– - А ты, Михайло Евстафыч, познал вину свою. Ну, и простит тебя княже великий...
– - А нас и подавно!
– - перебил Всеволож, ездивший в Кремль по поручению Василия Дмитриевича.
– - Княжье милосердие, что Божие терпение -- долго надеяться на него можно. А вот как батюшка мой, боярин именитый Дмитрий Александрович Всеволож, на меня поглядит -- не ведаю. Коли узнает он, что под праздник я бражничал, беда спине моей! Походят по ней руки батюшкины, а не то и плетка ременная...
– - Не бойся, Сергей, бражничай, коли сам великий князь московский бражничает!
– - лихо передернул плечами Василий Дмитриевич и пополнил объемистые "достоканы" дорогим немецким вином.
– - Праздник сам по себе и мы сами по себе! Бери и пей, Сергей, и ты, Белемут, пей. Пейте, братцы!
– - крикнул Василий Дмитриевич Всеволожу и Белемуту и опрокинул в рот свой достокан.
– - Не все же тосковать-горевать. На все пора своя есть. А нынче тихо кругом: ни татарва, ни литва не шевелятся. Тохтамышу теперь не до нас: с Тимуром Чагатайским связался, а Витовту совестно на зятя своего оружие поднимать: все-таки свойственник как-никак!.. Нынче-то и погулять мне, а там когда еще удастся...
– - Только бы Тимур Чагатайский на Русь не пошел, -- осторожно заметил Белемут, выпивая свой достокан и вытирая губы.
– - А прочее все благо...
– - Не каркай, как тот юродивый!
– - нахмурил брови Василий Дмитриевич, стукнув кулаком по столу.
– - Тимур с Тохтамышем грызется, ну, и пусть их! Чтоб им друг друга загрызть! А наше дело сторона...
– - Да я не к тому, княже... Я не каркаю. Боже меня сохрани...
– - Ну, ладно, ладно. Нечего лясы точить. Пойдем лучше в сад.
В саду уже собирались девушки, согнанные слугами Сыты. В Сытове жили зажиточно, даже богато в сравнении с другими селениями, потому что Евстафий Сыта не обижал крестьян, и девушки были в ярких праздничных нарядах, с разноцветными лентами в косах, слегка развеваемыми ветром. Боярич строго-настрого приказал, чтобы все приоделись "как в Пасху Христову", и ослушаться его приказа никто не решился.
– - А!
– - широко улыбнулся Василий Дмитриевич, выходя на крыльцо с бояричами и увидев в саду девушек, сбившихся в нестройную кучу.
– - Ну, спустимся к ним. Попросим песенку спеть да пляску сплясать. Авось не откажут, коли я попрошу. А ты, Михайла, -- хлопнул он по плечу Сыту, суетливо подбежавшего к нему при появлении на крыльце, -- похлопочи, чтоб хмельное зелье не убывало. И стол, и скамьи чтоб были в саду! Чтоб могли мы на красавиц взирать и пиво-брагу пить... то бишь вино заморское! Пиво-брагу пить завсегда успеем, есть этого добра на Руси, а вино заморское нечасто приходится видеть. А у Евстафия Сыты вин заморских не перепить!..
– - Верно изволил молвить, княже, -- ухмыльнулся Сыта.
– - Батюшка мой целыми обозами вина заморские из Новгорода привозил... Похлопочу уж я, государь, не сумлевайся.
Сыта остался в доме отдавать приказания слугам, чтобы в сад были вынесены стол и скамьи и до десятка объемистых посудин с немецким вином, до которого
Солнце уже склонилось к западу и бросало свои прощальные лучи на землю, обливая золотом верхушки деревьев и крыши боярского дома и крестьянских изб, составлявших село Сытово. В воздухе разливалась прохлада; дневной зной спал, и легонький ветерок реял по саду, освежая разгоревшееся лицо великого князя. В голове последнего и мысли не было о том, что завтра праздник Христов, а следовательно, не бражничать, а молиться надо, как это предписывала церковь. Встреча с Федором-торжичанином тоже была забыта. Хмель чем дальше, тем больше и больше разбирал Василия Дмитриевича. Сыта шепнул ближайшей девушке, по-видимому всегдашней запевале в хороводных играх: "Затягивай, Дуня! Выручай! А не то разгневается княже. А грех я на себя принимаю", -- и Дуня затянула, и старинная славянская песня звонко разнеслась в воздухе, заставив притихнуть и великого князя, и бояричей...
– - Стой! Что это?
– - встряхнул головою Василий Дмитриевич, услышав протяжный звук где-то поблизости, за садом. Песня мгновенно прекратилась, и в воцарившейся тишине слышно стало, как звонит небольшой колокол на местной церкви, призывая христиан к вечерне.
– - Гей! Не в пору звон, что не в пору гость -- хуже татарина, -- пробормотал великий князь и, подозвав к себе Сыту, сказал ему на ухо: -- Слышь, брат: сделай так, чтоб звону сего -- ни-ни... не было! Вечерня не большая беда. Вечерня -- не обедня. Пускай поп ваш не звонит... Не хочу я. Понял?
– - Как не понять, княже, -- вкрадчиво ответил боярин и быстро удалился из сада. Звон вскоре прекратился. Сыта снова появился перед великим князем, и снова начались песни, а затем и пляски, хотя девушки пели и плясали неохотно, единственно повинуясь приказу господарскому.
Скоро наступила ночь. Солнце медленно скрылось за горизонтом, и на небе показалась луна, озарив своим бледным светом притихшую землю. На Руси ложились спать рано, с заходом солнца, и, наверное, в эту ночь мало нашлось бы таких городов и селений, в которых бы шумели и пировали так, как в Сытове. Народ свято чтил праздники Христовы и накануне их не позволял себе никаких игр и развлечений. Но в Сытове было не то. Запретивши даже звонить к вечерне ради того, чтобы звук колокола не мешал слушать песни, великий князь несколько раз вскакивал с места, становился в хоровод и откалывал лихие коленца, заставляя плясать и боярских сыновей Сыту, Белемута и Всеволожа.
До полуночи Василий Дмитриевич оставался в своей компании. Но попойка этим не ограничилась. Боярыч Сыта усердно подливал вино в достоканы своего высокого гостя и его собутыльников Всеволожа и Белемута, не забывая и самого себя, и хмельное зелье лилось рекою. Все были сильно пьяны. Однако великому князю снова показалось скучным бражничать в сообщничестве одних бояричей, и он спросил Сыту заплетающимся языком:
– - Слышь, брат... того... нету ли у тебя сказочника, что ль? Сказку аль былину послушал бы я... а?
– - Есть, государь, -- с готовностью отозвался Сыта, не без труда становясь на ноги.
– - Сказитель изрядный есть. Зело затейливо былины рассказывает. Только, не обессудь, новгородец он... про Новгород былины поет. Может, не по нраву придутся твоей милости?
– - Про Новгород... Что ж? Ничего. Урезал я крылья у Новгорода прегордого... Пускай поет и про Новгород. А гусли есть у него?
– - Есть, государь. Мастер он на гуслях играть и былины петь. А былины у него все про новое, про удалую новгородскую вольницу.