Сонет с неправильной рифмовкой. Рассказы
Шрифт:
Но тут, уже лет сорок ему было, когда захотелось ему в паломничество по святым местам, причем не, как обычно, к Сергию там или в Оптину, а сразу сюда: Иерусалим, Тивериадское озеро, Иордан, Фавор. Жалованье сельского учителя сам знаешь какое, копить не перекопить, но тогда работало уже Палестинское общество, которое специально таким, как Феодул Иванович, помогало сюда добраться. Купил он себе паломническую книжку — это значит, что больше он ничего платить не должен, весь проезд за счет общества. Дороги, конечно, не то, что сейчас: везде третьим классом ехать, самым дешевым-предешевым, спать вповалку, тьма египетская, грязь, запахи неприятные. Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Взял он в школе своей годовой отпуск, помолился Богу, договорился с одной старушкой, что будет его зверье кормить в его отсутствие, а если он до зимы не вернется, то и лесным тварям станет пропитание таскать. Оставил он ей все свои сбережения, с собой же взял рублей не то тридцать, не то сорок — купить для той же старушки здешнего елея да другим учителям по открыточке со Святой земли. И отправился в путь.
Железной
Так, как в народе у нас говорят, тихо не лихо, а смирней — прибыльней. Добрался он до Твери, там у знакомых остановился: был у него еще с семинарии приятель, машинист при очистительном винном складе, жена его и пятеро их деточек. Прожил там Феодул Иванович неделю, в баню сходил и дальше в путь засобирался. Ну от Твери уж разговор известный — сперва на поезде в третьем классе до Москвы, там переночевал на постоялом дворе и ранним утречком уже снова на вокзал, на поезд до Киева. Там, конечно, в Лавру сбегал, поклонился святым, в пещерах почивающим. Там же переночевал с другими странниками, отстоял утреннюю службу — и на вокзал, на поезд до Одессы.
В Одессе уже тех, кто в Святую землю поплывет, встречают монахи Афонского подворья. Там их три — Ильинское, Андреевское, Пантелеймоновское. Феодул Иванович наш замешкался, а тут вдруг его зовут из толпы: оказался монашек знакомый, как раз было ему в этот день послушание паломников встречать — и первый, кого он увидел, и был наш странничек. Пошли они пешком в Ильинское подворье. Там если у кого вещи есть, то их особый извозчик привозит, по десять копеек с носа, но Феодул, конечно, узелок свой сам несет. На подворье набилось в этот раз паломников больше обычного: так-то по пять человек в комнате жили, а тут и до десяти доходило: кровати сдвинули, легли поперек, тесно, а зато тепло. Заправлял там всем отец Серафим, гостинник, такое у него было послушание. Официальными делами занимался отец Лонгин: забрал он у Феодула бумаги его и паломническую книжку, сходил в канцелярию генерал-губернатора, тот выписал иностранный паспорт. Прожил он там еще целую неделю в ожидании парохода, по утрам после службы гулять ходил по городу, причем забредал, как потом рассказывал, бог весть куда — ходок же был первостатейный, мог без устали и тридцать верст прошагать, ни разу не присев: идет, поет акафисты, только птицы иногда за ним увязываются, как за другими овода. Странная это была картина! Феодул Иванович высокий, статный, призвали бы его в армию, небось в гренадерах бы служил. Хоть он еще и относительно молодой был человек, а борода у него уже седая, причем как бы наполовину — с большим черным пятном, Божья отметина. И вот идет этакий великан широким шагом, поет «Моря чермную пучину невлажными стопами», а над ним птицы вьются стаей, как над полем свежевспаханным…
Наконец, пришло время отправляться на корабль. Пароход назывался «Цесаревич». Грузятся на него, стало быть, дамы и господа в первый класс, те, кто попроще, во второй, ну а в третий всякая босота — и наш Феодул Иванович. Плыть-то до-о-олго… В третьем классе еды не дают, только кипяток два раза в день, зато бесплатно. Ну опытные паломники, кто уже второй-третий раз плывет, научили других побольше сухариков запасти, так и питались: чайку заварили черного и с сухариками его вприкуску.
Первая остановка — Константинополь. Там опять встречают монахи: тоже три Афонских подворья и обычно все идут ночевать в то же, в котором жили в Одессе. Так Феодул Иванович попал в Ильинское. Встретили его, как и всех, монахи на шлюпке, забрали прямо с парохода, повезли на берег. Тут его ожидало приятное удивление: он все по пути скучал по своим зверушкам, а в Царьграде, как оказалось, очень любят собак, и они тут на каждом шагу. Ну он, конечно, пока всех не перегладил и сухариками не угостил, дальше не пошел — так монашек с Ильинского подворья и ждал его терпеливо. Другие паломники, пока сидели в Константинополе, ездили на извозчике кто к Живоносному источнику, кто к Влахернскому храму, только наш Феодул Иванович никуда не пошел — сидел у ворот и с собаками своими разговаривал. А скоро уже и дальше надо было плыть.
После Константинополя пассажиров на «Цесаревиче» прибавилось, особенно в третьем классе. Там вдоль бортов такие нары были сделаны и если от Одессы свободно лежали люди, то тут уже как сардинки в банке: так, что поворачиваться всем вместе приходится. Но люди не унывают, напротив, чем ближе к Святой земле, тем лучше. Акафисты поют, чаи гоняют и, кажется, даже духота развеялась. Больших остановок пароход уже не делал: постоял у острова Хиоса, потом у острова Митилене. Туземцы на лодках привозили торговать местный товар — апельсины, варенье из роз… Господа из первого класса что-то покупали, но наши, конечно, копеечки свои берегут. В Триполи корабль что-то разгружал и загружал, он же не только пассажиров возит. Наконец, шестого апреля приплыли в Бейрут. Отсюда уже недалеко, но стоять здесь долго. На берег Феодул Иванович не пошел из нетерпения, так на палубе и просидел, пока тюки с борта и на борт таскали. И вот, наконец, еще ночь плавания — и Яффо.
Там было в старину совсем не так, как сейчас. Пароход останавливался за этими черными страшными
Доплыли они до берега, тут таможня. Заведовали ей турки, а туркам главное что? — бакшиш получить с проезжающих. Но это у кого багажа много и деньжата имеются, а нашим-то странничкам забот в этом смысле никаких — в паспорт штамп шлепнули и гуляй. Огляделся Феодул Иванович. Яффа тогда была не та, что сейчас: весь город в апельсиновых садах, так что и пили там все больше апельсиновый сок, благо был он дешевле чистой воды. Грязь при этом страшенная, даже после русской деревни непривычная. Знаешь, как тогда пекли хлеб в Иерусалиме? Лепешку коровью сушеную бросают на большой камень, поджигают, а как прогорит она и камень накалит, скидывают золу с камня и тесто на него — плюх! Такого и хлебушка первое время не захочешь. Дрова-то были в большой дороговизне. Это вот мы сейчас с тобой в лесу сидим, а леса-то не было, его весь извели еще чуть не тысячу лет назад. Все, что мы сейчас видим, — это посажено за последний век, а так тут были голые холмы, камни да песок, редко-редко кактусы, которыми вместо забора огораживали постоялые дворы. Ближе к морю с дровами получше было, но все равно в такой все грязи жили — Господи, помилуй…
Хотел было сразу Феодул Иванович шагать в Иерусалим, а нельзя: надо ждать каваса. Кто такой кавас? Ну это вроде как стражник и помощник лоцман сухопутный — все в одном лице. Работали ими обычно болгары или сербы. Но тут такое дело: вот ты сейчас смотришь, а здесь никого нет, только мы с тобой разговариваем. И захочешь, например, ты мне горлышко чикнуть или, оборони Господи, я тебя — и никто не помешает, а если оттащить, допустим, тело в те кустики да камешками забросать, так и месяц никто не найдет. Было так, да не совсем так. Людей и точно было поболе: железной дороги-то не было, а народ так и ходил туда-сюда, от Яффо к Иерусалиму и обратно. Иные чуть вбок брали, через Абу-Гош, где сейчас шоссе проходит, но многие прямо тут и шли. Лихого народу тоже хватало — арабы, бедуины, слышал, наверное? Всякому хотелось от паломника поживиться: деньжата-то у них зачастую имеются, а народ они все больше беззащитный. Но и турки не дремали: каждые три-четыре версты у них здесь был пост. Ну как пост, будочка каменная, и в ней трое, а то четверо солдат. Ну чтоб всякую шелупонь отгонять больше-то и не надо. Ну а для полного спокойствия, чтобы аккурат между этими будочками не напали, паломников обычно собирали в небольшие такие караваны, и с каждым был этот самый кавас, чтобы присматривать, дорогу показывать, а если что, и охранять.
Феодул Иванович тут возроптал: в защите, дескать, он не нуждается, а что до дороги — есть у него компас и карта, а если что — ему звери лесные и птицы небесные направление покажут. Но кавас, тем временем подошедший, сам ему в пояс поклонился — дескать, сейчас на дороге пошаливают и одному ему беспокойно караван вести, а вот бы Феодул Иванович с ними отправился — с него не только денег не возьмут, а еще и на казенный кошт примут. Хотел он было отказаться, но тут его и женщины просят, которые с кавасом этим идти должны были: дескать, помогите, Феодул Иванович, сделайте Божескую милость. Ну он и согласился. Разговорились с кавасом: сам он серб, по-русски говорит и понимает, но чудно так, как будто через слово. А тут случайно выяснилось, что он учился прежде на врача, а стало быть, и латынь учил. Ну и стали они с Феодулом Ивановичем на латыни разговаривать, так что остальные странники даже забеспокоились, не католики ли они и не будет ли тут греха какого. Ну те быстро их разубедили и сразу уж, чтобы в городе не ночевать, тронулись в путь.
На дороге этой было несколько постоялых дворов, держали их и арабы, и евреи. Те, кто на лошадях или на осликах ехал, могли добраться до Иерусалима в два дня и ночевали ровно посередине, там была арабская деревня, но от нее теперь уже ничего не осталось, одни камни. Ну а эти-то были из бедняков, так что шли per pedes apostolorum, как говорится, или, по-нашему, пешешествовали. Было их, если считать с Феодулом Ивановичем и кавасом, ровно одиннадцать человек: один молчаливый парень-паломник, в веригах под одеждой, две старушонки откуда-то из-под Тамбова, старик с деревяшкой вместо ноги, три тетушки-мещанки из Рязани, так и ехавшие вместе, и мать с дочкой лет девяти-десяти. У бедной этой девочки был ужасный шрам, страшно ее портивший — во все лицо, от уголка рта до уха. Уж не знаю, как бедняжка умудрилась его заполучить — может, упала неудачно или зверь какой подрал в детстве. Она вроде свыклась с ним, а все равно заметно было, что старается повернуться к людям другой, здоровой стороной. А такая девочка ласковая! Вечно другим помочь старается — кому подаст что-нибудь или по поручению какому пустяковому сбегает. Мать на нее прикрикнет: «Куда, Настя, будь здесь, не шали!» А она улыбается так изувеченным своим личиком, так что жалко на нее и смотреть.