Соперница с обложки
Шрифт:
– Молчок, – поддакнул, повеселев, Саша.
– Преступник напишет нам явку с повинной и…
– А если он потребует адвоката, начнет упрямиться и ныть, что все это фотомонтаж? Если грамотен окажется твой преступник, что тогда? – тут же начал вредничать Давыдов, хотя мгновение назад был готов на все и на все согласен. – Нет, Андрюша, так нельзя нахрапом. Тут надо чем-то заручиться.
– И чем же? – начал заводиться Дмитриев.
– Показаниями свидетелей хотя бы.
– То есть?! Каких свидетелей, если никто ничего не видел! – возмущенно фыркнул Андрей и засобирался домой, обнаружив,
– Соседи лжесвидетельствовать, конечно, не станут, а вот Лозовский…
– А что Лозовский?
– Он ведь тоже был в ту ночь у Волиной. Он мог во дворе замешкаться или в машине посидеть чуть дольше и увидеть госпожу нашу, входящую и выходящую из дома Аллы Волиной?
– Мог. Но ведь не видел!
– Но она-то об этом не знает! А если правильно обложить ее хворостом и в нужном месте спичкой чиркнуть, она нам все как миленькая накропает. И явку с повинной, и… А если это не прокатит, тогда мы эту камеру сами себе почтой пошлем и доложим руководству, что неведомый доброжелатель решил нам помочь и все такое…
– Подумаю, – буркнул Дмитриев, выходя из комнаты. – Но никакой самодеятельности до утра, никакой, слышишь, Саша?!
– Слышу, слышу.
Давыдов проводил его до двери, послал издевательский воздушный поцелуй и посоветовал утром не опаздывать.
А Давыдов все равно опоздал. Потому что со Светкой собачился с того момента, как вернулся домой, до того, как будильник прозвонил.
Как разошлась его до сих пор терпеливая жена! Даже подушкой по его разбухшей от мыслей голове настучала.
– Я так больше не могу! – шипела она, не решаясь орать посреди ночи. – Это что же такое, Андрей!.. Даже позвонить не мог! Ангелина все про Сашу знает, а они без году неделя вместе, а ты… Ты даже позвонить не мог!
Весь предмет скандала, как понял сквозь плотную дрему после пары-тройки слабых покусываний Дмитриев, сводился к тому, что его законная жена не имела, в отличие от Ангелины, о нем никаких сведений. А должна была! И он должен был, а он…
– Светка, я устал. Спать хочу, – ныл он время от времени, когда она особенно расходилась и повышала голос с шипящего шепота до громко свистящего.
– Где ты был, гад?! Если не расскажешь, я не знаю, что с тобой сделаю!
Конечно, он ей не расскажет, что совершал этой ночью преступление. Как он может рассказать ей, что он воровал!
Да, он своровал сворованную ранее их сотрудником с места преступления улику, то есть видеокамеру. И если честно, то не очень-то печалился по этому поводу. А вот если рассудить по-другому…
Ну, доложили бы они с Сашей руководству о своих подозрениях. В худшем случае им бы указали на дверь кабинета и посоветовали бы не порочить честное имя своих товарищей по оружию. В лучшем бы – вежливо выслушали и опять же посоветовали присмотреться
А время бы ушло! И Минин от улики мгновенно бы избавился, если бы понял, что дело пахнет жареным.
Потому они с Сашей и разработали этот план, когда узнали от Ангелины, что прячет на дне своего шкафа их так называемый коллега.
Трусил Дмитриев, признаться стыдно, и никакого удовольствия, о котором ему иногда доверительно рассказывал преступный мир, в этом не видел.
Но результат превзошел все их ожидания. Если бы не эта видеокамера, они бы с Давыдовым еще год топтались на одном месте, опрашивая всех подряд и барахтаясь в их лживых показаниях. А убийство Аллы Волиной и вовсе никогда не было бы доказано. Статистика смертей наркоманов весьма плачевна. Они часто умирают от передоза. И мало когда удается доказать, что в том был чей-то злой умысел.
А они докажут с Сашей. Непременно докажут, что Алла Волина была убита.
Одно печалило. К разгадке исчезновения Марианны Волиной они, даже просмотрев записи, не пододвинулись ни на йоту.
Да, она была той ночью у дочери. Они долго ругались, сквернословили, как уличные торговки, забыв о своем хорошем воспитании и соответствующем положении в обществе. Дочка даже попыталась вцепиться матери в волосы, но не смогла. Подлетела с растопыренными пальцами к Марианне, занесла их над ее головой, да так и застыла, будто гипнозом скованная. А Марианна ведь даже не шевельнулась, даже не предприняла ни единой попытки защититься или загородиться от беспомощной ярости дочери. Спросила лишь:
– Зачем?
– Что зачем? Что? – Алла затопала ногами, продолжая держать растопыренные пальцы, готовые вот-вот вонзиться в ухоженную шикарную шевелюру матери, над ее головой.
– Зачем ты это сделала с ним, Алла?
– А-а! Вот, значит, как вопрос стоит! Не он с твоей дочерью сделал, а я с ним! Вместо того чтобы обвинить во всем его, ты…
– Он не способен на зло, детка. – Марианна покачала головой, все так же сохраняя неподражаемо величественную осанку. – Он не способен был соблазнить тебя.
– А я способна?! – зашипела дочь и единственное, на что осмелилась, это плюнуть матери в ноги. – Он хороший, а я – дрянь?
– Да, Алла, ты – дрянь. И тебе это известно, как никому другому. Мы обе это знаем.
– Что знаем-то? Что?!
Алла отпрыгнула от нее, упала в кресло, схватила тяжелую пепельницу со столика и начала крутить ее в руках, будто пыталась понять, с чего начинал кузнец свою чугунную вязь. Потом перевела взгляд с пепельницы на мать, потом обратно и так несколько раз, словно прицеливалась, словно взвешивала.
– Хочешь меня убить? – догадалась Марианна, прошла к противоположному креслу в полуметре от Аллы, аккуратно села в него, не смяв ни единой складки на плаще. – Давай. У тебя это неплохо получается. Ты, можно сказать, это уже сделала.
– Что я сделала? – пробубнила с надутыми губами Алла.
– Ты убила меня, детка.
– Ладно тебе драматизировать, ма! – фыркнула та, швырнула пепельницу в дальний угол, словно и впрямь боялась соблазниться. – Ты завтра на свои деньги сотню таких, как Лозовский, купишь. И они станут ноги тебе лизать, лишь бы ты…