Sophia Isla. Доблесть маленькой души
Шрифт:
Этой ночью в голове Мии Крафт звучал прокуренный голос коренастого диктора:
– Знакомьтесь! В правом углу ринга – молодая супружеская пара Блейков! Вчерашние студенты-социологи, скандальные популяризаторы, борющиеся за право признания единственно верной теории – своей теории!
Из зала раздался оглушительный шум аплодисментов. Дождавшись, когда шум поутихнет, диктор продолжил:
– И в левом углу ринга – коренные жители Черапунджи, передающие из поколения в поколение свою многовековую историю…
Аудитория раскалялась, подобно чану на костре,
– Так чья же правда победит в этом нечестном бою: злой язык чужеземца против языка нации…
К трем часам ночи было слышно, как под окнами спящих жителей Черапунджи стонет от засухи сырая земля. Деревья трещали по швам: древесная кора вздымалась и лопалась, образуя новые пузыри. Всё вокруг стонало от обезвоживания.
Люди изнемогали от жажды, отчего их сны были омрачены миазмом скверных ощущений. Лишь дом Крафтов хранил прохладу – никто не страдал.
Никто, кроме маленького Джим-Джима.
Акт второй. Начало вытекает из конца, или О жизни из первых уст
Зелёный лес благоговеет перед маленьким мальчиком: все коряги перед ним будто исчезают, а утренняя роса расползается по его коже, приятно освежая ее.
Джим приближается к поляне.
На срубе дерева сидит женщина: голова её опущена вниз, а мелодия, которую она тянет нараспев, раздаётся вибрацией, подобно жаберному дыханию в толще неизведанных вод.
Такого влечения Джим-Джим никогда не испытывал ранее: ее пение – ее дыхание, а лес дышит с ней в унисон – будто он и есть этот звук, созданный здесь и сейчас.
Джим смело ступает по грязи – в его душе пылает любовь: вера в людей, пусть даже те и приносят ему боль; вера в жизнь, пусть даже та и заставляет его грустить порой; и вера в себя, как в прекрасный кувшин, в котором пересекаются стебли всего того, что его окружает.
Пылкая страсть, переплетенная нитью азарта, – баснословная мелодия уводила его в самую глубь леса.
Раскинувшиеся лесные ветви пропускали через свои листья раскатистые аспираты, подобно мембране, усиливая захлестывающие Джим-Джима потоки торжественного песнопения.
Женщина ласково пригласила Джима к себе на колени: ее руки бережно обхватили талию маленького мальчика и с легкостью перенесли его. Пение лелеяло слух Джима, медленно приближаясь к завершению последнего такта.
Когда их накрыла звенящая тишина, Джим прильнул к ее застывшей груди, в надежде услышать стук сердца прекрасной лесной дивы, но вместо этого он услышал ее красивый холодный голос.
Такой приятный, что Джим мог бы назвать его сладким, если бы был в состоянии об этом подумать.
Эта прекрасная женщина рассказывала о своей нелегкой жизни: о тяжелом прошлом, что не давало ей спокойно уснуть уже на протяжении многих лет.
Она поведала мальчику о поступках, которые принесли
Она рассказала о бескрайнем небе, в котором течет жизнь, невидимая нашему скупому глазу, но обладающая неимоверной силой, лучистой и гармоничной:
«Та жизнь жжет, но ты не можешь почувствовать – она как мантия, как вуаль: мы все ходим, закутавшись в нее по макушку. Ты только не порви ее – носи бережно, не совершай того, о чем будешь жалеть… Как я в свое время.
Один неаккуратный шаг, и тебе уже никто не поможет, не спрячет от огня, который разъест тебя до нутра, – твоя душа будет пламенеть, а ты будешь лишь жалеть и безвольно ждать приговор. Да… ты даже не понимаешь, как я рада наконец тебя встретить, спустя столькие годы покорного ожидания…»
Джим, плененный искристым колером ее голоса и неземной красотой, не смеет прервать чувственный рассказ незнакомки, хоть в его голове и образовался целый рой вопросов, на которые так хочется узнать ответы.
Внимая каждому ее слову, он лишь медленно цепенел.
Наживка сработала без осечек, и вуаль, хранившая радость долгожданной встречи, медленно спадала, под планомерный вальс прорывающихся на волю змеев: ненависти и обиды.
Несколько слёзных капель попало в глаз Джиму.
Скривившись от боли, он попытался поднести руку к лицу, но та не поддалась воле хозяина, а лишь осталась безвольно лежать на его ноге. В глазах Джим-Джима медленно распускались бутоны чужой бурой крови; обволакивая зрачок, они лишали его зрения.
Дрожа от страха, он кинул взгляд единственным, еще различающим мир глазом на бесстрастную обольстительницу.
Сверкающие безумством глаза прирожденной охотницы точила бурая кровь: липкая квинтэссенция стекала по ее лицу и пачкала развивающееся на ветру пышное белое платье.
Шелковистые буйные волосы постепенно темнели и начали источать смрад, а неземная красота перекосила ее маленькие пухлые губки: стало очевидным – перед Джимом предстала во всей красе человеческая гнилая плоть.
Джим, окаймленный невидимыми цепями, оледенел в ужасе – ему не оставалось и шанса вырваться из цепких лап обезумевшей покойницы.
Собрав последние крупицы своей подавленной воли, он попытался ослабить хватку соперницы, и на мгновение ему показалось это возможным, но мобилизованных сил хватило лишь на то, чтобы безжизненным комком спикировать на землю.
К счастью для Джима, этой малой толики свободы хватило.
Вновь заполучив оборванные поводья контроля над своим телом, он оторвался от мерзлой земли и рванул в неизвестном ему направлении. Но лес, некогда стелившийся к его ногам, больно бьет попавшуюся добычу, и Джим, будто подсеченный умелым рыбаком, падает в грязь. Тело, и так еле служившее ему средством для передвижения, стала тянуть к земле невиданная доселе Сила.