Sophia Isla. Доблесть маленькой души
Шрифт:
Страх парализовал Джима безвозвратно.
Наспех заперев створки своего сознания, Джим распахнул красные от страха глаза.
Ведомый шлейфом жуткого сновидения, мальчик резко отпрянул от своей взбитой до неузнаваемости кровати. В попытках перевести дух он пытался закрыть глаза вновь, но перед ним вставали лишь пережитые в жутком кошмаре картины.
Все попытки успокоиться были безнадежны, и даже непроизвольное моргание сопровождалось алым мерцанием пережитого ужаса, напоминая Джиму о жгучей боли в левой ноге.
Выйдя на
Мрак медленно обступал его, завлекая в густой водоворот всепоглощающего импульсивного стяжания эмоционального гнета, граничащего с безвозвратным безумием. Ночь забрала его разум и сердце, обрекая на кабальное существование под эгидой темных сил.
Джим был уже не в состоянии открыть глаза, но он слышал, как его зовут родители, и чувствовал, как отец берет его на руки и заносит в дом.
Он бежал на их голоса, а затем и на слезы; он хотел дотянуться до любимых материнских рук, но ответом ему было лишь редкое мерцание Туманного Альбиона над пепельной головой.
Пепел… Много пепла.
Прошло несколько дней, но глаза были по-прежнему скованы волей темных сил. Казалось, Джим вот-вот одержит верх и разорвет оковы, тяготящие его…
Мы так привыкли открывать глаза каждое утро и видеть новую главу своей жизни, что уже даже не задумываемся о том, как проходим сквозь коридор наших сновидений, перешагивая обратно за черту вымысла. Но для малыша Джим-Джима наступил тот день, когда он отдал бы все на свете, чтобы ему помогли всего лишь приоткрыть уставшие веки.
Комната покрылась лёгким инеем. Все вещи замерли на своих местах, в ожидании очередного дня, но его все не было.
Окутанный смиренным страхом, Джим думал лишь о том, чего же хотела от него та женщина, обезумевшая от ненависти и боли душа.
На долю родителей Джим-Джима выпало то, чего не пожелаешь и злейшему врагу: они не могли ничем помочь своему ребёнку, они могли лишь смотреть, как тот страдает.
Могли только слушать дикий ритм биения его сердца и каждую секунду своего существования задаваться самым кротким и отчаянным вопросом:
«Почему именно с ним, именно в этот день, именно в 1861 году?»
Наутро все жители стояли на ушах: родители заснувших детей бегали в ужасе по соседям; молились всем известным богам; умоляли забрать их жизнь и покой в обмен на души своих любимых детей.
Тем временем на утреннем небе правила луна, коронующая целину выжженного неба; плод страсти: умысел ночного огнища и темных сил, в окружении безмолвных звезд.
Все Черапунджи познало силу воронова крыла.
Лес шумел в агонии: удушающие крики животных доносились до запертых на засовы домов, а зеленые листья, с некогда могучих ветвей, опадали, словно пепел,
На проклятой волей случая поляне расставались с последними воспоминаниями ни в чем не повинные существа: в некоторых еще теплилась жизнь, а некоторые испускали последний свой вздох.
Их хладные тела темнели вместе с последним взглядом, в котором не было ни капли ненависти и злобы.
Жизнь покидала Черапунджи: дети покоились в непробудной колыбели сна, и только один из них знал, что происходит.
Может статься, что все происходящее вокруг связано или берет свое начало с Джим-Дима. Но так ли это на самом деле?
Об этом лучше умолчать – ведь радости здесь нет
Когда все дети, непригодные для гостей из загробного мира, наконец сбросили с себя оковы пустоты – бархат ночи спал со звездных полюсов. Лазурит прекрасной синевы и корундовый рубиновый мираж буйными волнами окрасили небесные холсты. В комнату Джима вновь проник живящий солнечный свет.
Медленно избавляя от страха перед колким духом ночи, лучи ярила рассеяли вместе с тем и последние воспоминания ребенка.
Комната Джим-Джима вновь стала живой и теплой, с одним лишь неочевидным напоминанием о том, что здесь, в светлой маленькой комнатке, на пьедестале проклятых, отсеченных лет жизни, восседает новый окаянный хозяин.
Скверный запах могильной сырости не покидал больше дома Даниэля и Мии Крафт. Да и с чего бы ему покинуть своего хозяина: отныне и впредь этот кров находится в холодных руках смерти.
И если наших героев ветхий запах обволакивал даже во сне, то очнувшихся душ пережитый страх смерти преследовал и в ярком смехе, и в громких рыданиях – даже в своем отражении дети видели своих мучителей.
Юные головы уже не могли играть своим временем: в них поселилась мысль, что любое промедление может стоить им жизни.
Мысль о том, что за ними могут вернуться, не давала им сомкнуть уставших глаз.
Пятилетие Джим-Джима, 3 июля 1861 года, стало знамением для всех детей Черапунджи.
В первые секунды пробуждения их дыхание раздирало отчужденное, но безумное и ненасытное желание жить – роковой подарок загробного мира, отныне и вовек таящий в себе пороки и желания, лютую ненависть к бездействию и охоту к острым ощущениям.
Единственный вопрос, который волнует нас сейчас больше всего остального:
«Почему именно они? Маленькие, ни в чем не повинные дети, были окутаны параличом смерти?»
Все мы, без исключения, ходим под белыми флагами, когда нам есть о чем молчать. И как бы то ни было, но маленьким, неопытным и наивным, как никому другому, было и будет о чем просить прощения – жестокость у детей глупа и примитивна, но пылает во сто крат ярче, чем у любого взрослого.