Сорные травы
Шрифт:
— Так лучше, — глухо сказал Деменко и, поймав мой взгляд, объяснил: — Я про этих уродов.
Я недоверчиво его разглядывал, не ожидал от коллеги такой рациональной жестокости:
— У них есть шанс?
— Нет. И поделом. Пошли искать Игоря.
Мы продолжили бег по ступенькам, споро осматривая лестничные пролеты. Подергали дверь квартиры Николая — хозяин надежно запер все замки. Как оказалось, вполне здраво. Кто ж мог подумать, что даже в такой беде найдутся те, кто в первую очередь будет думать о поживе, а не о спасении. Как поется в одной старой песне: «Oh, baby, it’s a wild world» [40] . Хорошо, хоть на трех
40
О, детка, это жестокий мир… (англ.).
Игоря мы нашли в коридоре открытой квартиры на пятом этаже. Кто его знает, что он там искал? Нас, что ли? Или просто стало так плохо, что сознание помутилось? Мужчина лежал ничком, широко раскинув руки. Зря мы не заглядывали в открытые двери, когда спускались. Быстрее бы нашли. Хлор — штука коварная. Если человек потерял сознание — уже процентов шестьдесят, что минимальными проблемами со здоровьем не отделается. Я пощупал пульс — частил ударов под сто — сто десять. Значит, Игорь успел основательно надышаться. Мы с Вадимом подхватили его под руки, предварительно напялив защитный респиратор третьего мародера, и потащили наверх. Плохо, что защитная маска напиталась кровью из разбитой морды бандита. Но лучше дышать через слабо работающий респиратор, чем напрямую хлором. Надо быстрее добраться до аптечки — вряд ли там есть атропин и мочегонное в ампулах, но вдруг найдется преднизолон и кодеин.
Даже задумываться не хочется, сколько будет жертв. И среди тех, кого сразу настигло облако. И потом, через несколько часов, еще начнутся отеки легких. Хоть я и хирург, но отлично знал, чем опасен хлор. На военной кафедре токсикологию читали что надо.
Но как бы страстно я ни желал добраться до цели без приключений, безоблачного путешествия не получилось. На двенадцатом этаже мы с Вадимом услышали женские и мужские крики. Причем крики не панические, а в основном конструктивные, если можно так выразиться. Мужчина орал, что женщина родилась проституткой, и бабушка у нее была такой же, да и мама недалеко ушла. Женщина в долгу не оставалась — перечисляла нравственные, физические и половые недостатки мужчины, упирая на то, что ни одна нормальная жить бы с ним не стала. Сгрузив бесчувственного Игоря на Вадима, я зашел в квартиру.
Судя по звукам скандала, веселая компания обосновалась в большой комнате, не обращая внимания на легкий, но вполне ощутимый запах хлора в воздухе. Я бы не смог так бодро орать — пусть концентрация на этом этаже и не сильно высокая, но все равно пользы мало.
Я кавалерийским наскоком ворвался в комнату и за секунду успел охватить взглядом живописную картину. Широкий диван, багровое постельное белье, темноволосая смуглая женщина, натянувшая на себя одеяло и вовсю матерящая мужчину в темно-синем костюме напротив. Рядом с женщиной, испуганно вжавшись спиной в стенку, расположился худощавый парень, моложе женщины минимум лет на десять. Классическая картина — муж внезапно вернулся из командировки. Точнее, внезапно вернулся с работы из-за хлорного выброса.
Женщина прервала тираду на полуслове, увидела меня — завизжала и швырнула ночник, стоявший рядом на тумбочке.
Увернуться я не успел.
— Ну что, сынок?
В комнате никого не было. Не считать же «кем-то» давно умершего отца. Обычно подсчет идет по живым душам.
Старший Корнилов уселся на краешек дивана,
— Сынок, что ж ты так, а? За два дня уже второй раз по морде от женщины получаешь. Не находишь ты с ними общего языка.
— Угу, — отозвался я, осматриваясь.
— Надумал что?
— О чем? — прохрипел я. Я четко осознавал, что нахожусь во сне, но горло драло, как в реальности.
— О Маше. Все прочее — мелочь. Поверь.
Я попробовал подняться. С лица посыпались пластиковые осколки защитных очков. Злополучный ночник валялся рядом. Отстегнул «намордник» — в воздухе не чувствовалось хлора, только чуть заметный запах нагретой сосны и сухих осыпавшихся иголок.
— А что это тебя заботит?
— А как иначе? — развел руками отец. — Если сынок сам разобраться не может в таких простых вещах.
— Ясно. Учить меня вздумал?
— Нет, — он улыбнулся. — Просто поговорить захотелось.
— Именно сейчас?
— Да. Держись Машки, Иван. Бабы, если любят, мужика хранят почище святой ладанки. Будешь с любящей женщиной рядом — не пропадешь.
— А если я не люблю?
— Ой ли? Что ж ты на нервах тогда весь?
— Ответственность.
— Ответственность, — эхом отозвался отец. — Мы отвечаем за тех, кто с нами. Ну, хоть этому ты научился, балбес. И то радует. Давай, просыпайся, сынок. Не время разлеживаться. Теперь это город мертвых. Не пополняй их число.
Фигура отца поблекла, сливаясь с тенями. Венозно-красное белье остро и противно завоняло кровью, растекаясь по дивану, по полу, подбираясь уродливой лужей к моим ногам.
— Отец! — крикнул я. — Подожди!
— Держись за Машку, сынок, — донесся голос отца. И затухающим шепотом, тише вздоха:
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: — Повезло.
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, —
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
Константин Симонов. Я хмыкнул: раньше за отцом подобной сентиментальности не водилось. Или я не замечал. Неожиданно пол, напитавшийся кровью, стал безумно скользким. Я взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, но все равно нога поехала в сторону. Не устояв, я чувствительно приложился плечом о холодный бетон.
И очнулся.
Рядом со мной сидели Вадим и Николай — взмыленные, усталые, но довольные. За стеклянными дверями в комнате гомонили испуганные люди.
— Где мы?
— Наверху. У Арины, — пророкотал Николай. — Вадим мне уже рассказал о ваших подвигах. Молодцы. Везде приключения найдете.
— Рассказал? — я вопросительно глянул на Деменко.
— Про мародеров тоже, — кивнул Николай. — Одобряю. На войне мы их ставили к стенке на месте.
— Что с Игорем?
— Пришел в себя, — ответил Вадим. — Продышался. Говорить почти не может. Прогноз, как по мне, неблагоприятный, если в течение суток в больницу не доставим. Преднизолон в аптечке нашелся — в вену ввел, а больше ничего полезного нет.