Сорок шесть минут

Кучеренко Максим

Итак, мы начнём вместе с автором, который стартует с проклятия пространства, ибо без окружающей среды нет жизни (здесь перевод И. Миримского):

Пускай превратятся в руины, в огнища Хоромы и храмы, сады и кладбища. Пускай города превратятся в пустыню, Покроются солью и горькой полынью.

Соль и горькая полынь как символ безвременья, компоненты пустынно-постапокалиптического мира на фоне отмены всей ритуально-бытовой

среды. Проклятие настолько сильно, что уничтожает посмертные части мира – кладбища – и рукотворную природу – сады, которые как бы и не виноваты. И автор далее принимается за всю стихию разом:

Пусть море иссякнет и высохнут реки, Пусть солнце над вами погаснет навеки, Чтоб зори померкли, чтоб звезды ослепли, Чтоб ветер безумствовал в гари и пепле. Пусть тучи растают, и дождь не прольётся, И желчью нальются пруды и колодцы.

Слепые звезды, безумный ветер – как будто одушевленные демоны, вселившиеся в элементы стихии. Автору мало пожелания вселенской катастрофы, он переходит к магии компонентов – упоминая желчь, таким образом уподобляя пруды и колодцы желчным протокам печени, что выглядит очень правдоподобным сравнением, если вы смотрите на землю из иллюминатора самолета.

Далее автор апеллирует к тем живым существам, которые сопровождают царство мертвых:

Пусть вороны вьются голодной оравой Над падалью вашей оплёванной славы. Пусть в золоте, спрятанном в тайные ниши, Плодятся мокрицы и жадные мыши. Пусть черви и моль пожирают, жирея, И мантии ваши, и ваши ливреи. Пусть плесенью и паутиною липкой Покроются струны гитары и скрипки.

Как нам не вспомнить колдовской ведьмин эликсир из сушёных мышей, мокриц, а также неизменного спутника Бабы-яги – зловещего ворона на плече из кино и мультфильмов. Нечисть прелестна в своей суетливой живости. Кроме того, в фольклоре мыши и насекомые (мокрицы) – это «существа-связисты» нижнего и среднего мира. Они такие же, как полынь и соль, насельники жутковатого пейзажа. Интересно описание паутины – она «липкая». Традиционно нетактильная, неосязаемая субстанция, паутина – через ассоциацию со струнами – «покрывает» самые витальные уподобленные человеческим голосам инструменты – гитару и скрипку.

А вот следующий аспект проклятия – вечность. В отличие от наказания, смысл которого – конечное искупление вины, даже если это искупление смертью, проклятие – это вечное мучение:

Пусть время вас хлещет свинцовою плетью, Пусть кажется час вам длиннее столетья. Пусть волны немыслимо долгих мгновений Пронзят ваше сердце, застывшее в лени, И, сами на грани стремительных странствий, Рассеются в вечности, сгинут в пространстве.

Истязание вечностью. Вечный «цуг с гвоздями», как в «Кин-дза-дзе» Габриадзе – Данелии, или булгаковская Фрида, которой каждое утро приносили платок (она задушила им ребёнка), – всё это родственные процессы мифа о Прометее и его печени, которую каждое утро клевали два орла. Ожидание, когда эти «волны немыслимо длинных мгновений» так субъективно нам знакомы. Будда говорил, что способность ждать и переносить голод – это драгоценные способности, делающие нас толерантными к страданию.

Исчезновение до бесформенности, до утраты телесной идентичности и уродств отдельных органов, как то: головной мозг. Ибо правильно умерший и не проклятый имеет право на собственное тело. Посредством загробной реальности во многих религиях он будет продолжать своё потустороннее существование. Об этом свидетельствуют

многие ритуалы погребения в скифской, египетской и христианской культурах, сберегающие останки человека.

Ну и, наконец, проклятие органов, по сути дела, их своеобразная ревизия, подобная анатомическому театру. Начинаем с органа зрения – зеркала, как известно, чего:

Пусть левый твой глаз, превратившийся в точку, Моргает, не видя сквозь тьмы оболочку. А правый пусть вылезет вон из орбиты, Огромный, недвижный, безумно раскрытый.

Интересно распределение зрительного функционала: один глаз, превратившись в точку, как бы смотрит внутрь – в нем имеется феномен внутренней бесконечности, такой глаз сложно себе представить. Зато легко представим правый, описанный как «заячий глаз» при инсульте (lagoftalm). Он производит всегда жутковатое впечатление из-за паралича круговой мышцы глаза, нарушая мимически-портретную композицию лица.

Далее следуют органы важные, но менее значимые в общей иерархии:

Чтоб в печень впивались калёные пилы, В носу твоём пело, а в ухе вопило. Чтоб зубы полопались с треском и громом, И пища застряла в кишечнике комом, И каждый твой вздох превратился в зловонье, Чтоб люди бежали, шарахались кони. Чтоб всё твоё тело покрылось горбами, Чтоб мерзкий язык твой повис меж зубами.

В основном речь здесь идёт о желудочно-кишечном тракте. Ибо колоноскопия была в первой половине XX века доступна только воображению разве что поэта, поскольку еще не было стекловолоконной техники. Печень охвачена коликой, в кишечнике непроходимость, а языку сложно придумать что-либо, кроме некрасивости (посмертно он, наоборот, западает). Обращает на себя внимание нетипичная, но пугающая фантазия – взрывающиеся зубы. Думаю, эта фантазия – следствие посещения стоматологов того времени: работа зубного бора с ножным приводом действительно зрелище суровое, а экстирпация зуба – это манипуляция, сопровождающаяся субъективно треском в ушах.

Забытым осталось сердце. Но разве может быть сердце у проклятого? Его нет априори.

Так и вот, понимал ли автор или не понимал, но в своём тексте он убедительно продемонстрировал, как работает проклятие. А именно: проклятие – это «выпиливание» субъекта из всех реалий мира: из архитектурно-бытовой среды, из стихии, из представлений о времени, из тела – и, более того, «перетирание» символических органов и разрушение субъекта как некрасивой биомашины.

Метафизика – очень подробное дело и последовательная работа специалистов. Ритуал крещения в православии занимает более сорока минут. Читаются очень древние молитвы. Так выстраивается метафизическая ПВО. Чтобы не прилетело.

Бухнуть с Хрулёвым

– Королева Елизавета умерла, – хрипло объявил Хрулёв, озирая всех в лодке. Восход заливал окружающих неестественно розовым светом, как будто на мониторе выкрутили ручки цветокоррекции. Шлюпка шла от корабля к острову, и с этими словами Хрулёва на душе стало широко и горделиво, точно как в правильном месте тебе говорят правильные вещи. Всемирная новость, соизмеримая ландшафту.

Дюжина пассажиров всматривалась в Хрулёва с любовью и пиететом. Он – человек легендарный, выдающийся путешественник из телевизора. С тех пор, когда за рубеж ездить было ещё дорого, его смотрели все. Это он затащил тусовку в рекламный тур, который в будущем, если все получится, будут раскупать небедные люди и упиваться богатой флорой и фауной Дальнего Востока.

– Гляди, ушастый плывёт, – снова ожил Хрулёв. С этим возгласом вверх вздыбились мобильные телефоны – в направлении тёмной ушастой башки морского млекопитающего.