Сорок утренников (сборник)

Коноплин Александр Викторович

Разбуженный грохотом, Мухин вскочил, думая, что бьют свои. Вспышки огня вырывали из темноты солдатские спины, каски, затворы винтовок, котелки, белые повязки на головах. Потом он увидел искаженное страхом лицо и не сразу понял, что это лицо Верховского. Бывший учитель цеплялся за его шинель, пытаясь дотянуться до плеч, как это делают утопающие.

— Возьмите себя в руки, Ростислав Бенедиктович! — что есть силы, крикнул Мухин, но услышал какой-то комариный писк:

— …уки… слав…ик!

Сам он на этот раз страха не испытывал.

Или, если трусил, то совсем немного, со стороны, должно быть, не заметно, а думал и волновался за свой взвод. Еще недавно из новеньких он был один, теперь почти все были новенькими, и Мухин боялся потерять их в этом аду.

Прошло десять минут, двадцать, полчаса. Снаряды с воем вгрызались в землю, разрушая и без того оплывшие стенки окопов, громили блиндажи, разметывая по полю бревна, доски, прошлогодний дерн, клочки гнилого сена. Покряхтывая и матерясь, никли к земле, оседали в ледяную жижу старые солдаты, не выдержав, срывались первогодки, выскакивали наверх и бежали, сами не зная куда. За ними кидались командиры отделений или товарищи, словами, а иногда и тумаком, приводили в чувство. Троих таких вернул Дудахин.

Охрименко выслушал доклад Мухина, глядя куда-то в сторону, и лицо его выражало не гнев, как у Дудахина, а одну лишь смертельную усталость.

Кроме него в теперь уже полностью разрушенном блиндаже находился какой-то розовощекий лейтенант в новой, еще необмятой шинели и хромовых сапогах. Поглядывая на Мухина, он качал головой и старательно хмурил белесые брови.

— Куда их теперь? — спросил Мухин. — К вам доставить?

— Зачем ко мне? Направь к Бушуеву, у него саперов не хватает.

— Таким, как они, рядом с честными бойцами не место, — улыбаясь сочными губами, сказал розовощекий лейтенант, — теперь у них одна дорога.

— А у нас она общая, — спокойно заметил Охрименко. — Между прочим, они — добровольцы. Добровольно пришли на фронт. А первый бой для всех страшен.

— Они струсили, а это значит…

— По-твоему, если человек струсил, то ему уж и места в наших рядах нет?

— А по-вашему иначе?

— По-моему, человека сначала воспитать надо. Обучить как следует, а потом уже толкать в пекло. А эти — с марша — в бой! С тобой, Мухин, прибыли? Вот видишь, с ним. Третий день всего…

— Это не оправдание. Такие явления надо пресекать немедленно. — Большим пальцем правой руки лейтенант с треском придавил сначала одну кнопку планшетки, потом другую. — Выжигать каленым железом, как выразился один уважаемый мной человек.

— Иди ты знаешь, куда? Одним словом, давай, Мухин, этих гавриков к Бушуеву. Мы с тобой не сумели — он перевоспитает.

— Товарищ старший лейтенант, — сдвинув брови к переносице, сказал розовощекий, — вы игнорируете последнюю инструкцию, касающуюся таких фактов! Конечно, дело ваше, но… в общем, я вас предупредил.

Он взял полевую сумку, повесил через плечо, взглянул на часы.

— Торопишься? — участливо

спросил Охрименко.

— Да. В полк надо заглянуть, потом, возможно, в дивизию. Литературу получить и вообще…

— Ну, вот что, — сказал Охрименко, — литература и «вообще» — подождут.

— Простите, не понял юмора, — сказал лейтенант.

— Да юмор простой: у меня людей нет.

— А я при чем?

Улыбка, с которой лейтенант не расставался с момента прихода Мухина, все еще блуждала на розовом лице. Наверное, она взбесила Охрименко больше всего.

— Тебе что, наплевать, что будет с ротой? А если от этого нашего наступления зависит иcxод большой операции? Да ты понимаешь, что говоришь?

— Но я же — штабной работник! — визгливо выкрикнул лейтенант. На его верхней губе выступили капельки пота, губы дрожали. — У меня свои обязанности!

— Лейтенант Трёпов тоже работник штаба, однако посчитал, что здесь он нужнее.

— Это его дело!

— Ну, хватит. Примешь взвод Белугина. Он ранен. Все.

Надев каску, Охрименко пошел вдоль траншеи. Лицо лейтенанта вытянулось, руки бегали по складкам шинели, теребя ремешок полевой сумки.

— Это произвол! Он не имеет права! Меня ждут в батальоне!

— Кто это? — спросил Мухин подошедшего Трёпова.

— Игорь Раев из штаба батальона. Прислан для связи. А что?

— Ничего. Все правильно.

Своего помкомвзвода Мухин нашел возле раскрытой, как сундук, землянки. Он сидел на корточках и набивал патронами пулеметную ленту. Булыгин горстью одной руки— другая была забинтована до локтя — сгребал и подавал ему патроны, в изобилии рассыпанные по земле.

— Видали? Прям в середку угодил, — сказал Дудахин, кивнув на развороченную землянку. Это была та самая землянка, где находились раненые. У Мухина перехватило дыхание.

— Как же так? Выходит, всех сразу?

— Выходит.

В тишине отчетливо слышался гул моторов за селом и дальше, на шоссе.

— А санинструктор? Она ведь с ними была!

Странно, но именно о ней, единственной девушке здесь, на этом пятачке, младший лейтенант вспомнил в этот момент и со страхом ждал ответа. Но Дудахин почему-то отвечать не торопился.

— Закурить, что ль, Василь Федотыч?

— Достань у меня кисет в правом кармане. — Булыгин что-то делал здоровой рукой в приемнике.

— Зойка жива, — сказал наконец Дудахин, — между прочим, про вас справлялась. Куды, говорит, девался… — Дудахин вытер руки полой шинели. — А вы чего за нее так спужались?

— Да так, ничего, — Мухин покраснел, — боец все-таки…

— Оно ведь как вышло-то, — сказал Булыгин, — побегла девка давеча за бинтами, обернулась, ан перевязывать-то и некого…

— С ней ясно, — прервал его Дудахин, — вы скажите лучше, что делать с теми гнидами?

— О чем ты? — Мухин встревожился.

Помкомвзвода с минуту смотрел изучающе, потом сказал примирительно.