Сорок утренников (сборник)
Шрифт:
— Вперед! — послушно повторил за ним младший лейтенант и, повинуясь зеленому свету ракеты, фигурки людей отделились от земли и медленно поползли наверх. Немецкие автоматчики, засевшие на гребне, усилили огонь.
В воронку, энергично работая локтями, скатился второй номер пулеметчика. К его поясу была привязана веревка, другой конец которой крепился на ручке пулемета. Втроем втащили «максима» в гору, установили на краю воронки. Отдуваясь, подполз Булыгин, проверил сектор обстрела, велел второму номеру расчистить его. Понемногу на косогор втянулась вся рота. Рассредоточились, принялись окапываться. Немецкие автоматчики не стреляли — то ли отступили, то ли готовили какую-то каверзу. Первым понял
— Рассвета ждут, тогда начнут щелкать на выбор.
Снова появился Охрименко, мигом все понял, рассвирепел— чего-чего, а закрепляться на гребне он не собирался— приказал штурмовать немецкие траншеи.
— Даю десять минут!
Собрали взвод, подсчитали выбывших: трое убиты, четверо ранены. Сосед Мухина Стригачев, докладывая ротному, свою цифру удвоил:
— Впереди не то будет, пускай требует подкрепления.
Охрименко быстро ушел.
По команде с НП пошли в атаку, выбили автоматчиков— их оказалось меньше взвода — принялись снова окапываться, теперь уже наверху, но с НП — новая команда. Опять побросали ячейки, развернулись в цепь, двинулись, Не прошло и минуты, позади начали рваться снаряды — целое море огня бушевало на самом гребне. Не дурак, видно, ротный, знает что делать…
В километре от кладбища снова залегли — от часовни ударил пулемет и бил, пока не прижал роту к земле. Отсюда, с высоты, были хорошо видны огни горячего боя в стороне промкомбината и берега реки перед ним, где тоже вспыхивали огоньки выстрелов. Там дрался первый батальон капитана Крымова. К нему примыкал левым флангом батальон капитана Латникова. Соседняя с Охрименко первая рота почти одновременно со второй уцепилась за правый берег, но, проходя через реку, попала под огонь ближайшего ДЗОТа и понесла серьезные потери. Как мог, Охрименко помогал соседу — два станковых пулемета взвода Стригачева некоторое время подавляли огонь немцев, но затем что-то произошло в самой первой роте — остатки ее начали отступать за реку, оставляя на льду тела убитых. Охрименко понял, что произошла катастрофа, но прямой телефонной связи с соседом у него не было — связь шла только через батальон.
Не сразу стало известно, что почти весь командный состав первой роты погиб у себя на НП под огнем тяжелых немецких минометов.
Лишившись левого соседа, Охрименко по указанию Латникова перебросил все пулеметы Стригачева на левый фланг, чтобы затянуть брешь на стыке двух батальонов, а своим велел приготовиться к атаке.
Брошенных прошлогодних траншей и воронок хоть отбавляй, да только все водой залиты. Мухин чудом нашел сухую — полчаса назад, может, меньше, упал тяжелый снаряд, вывернул с корнем молодую березку, разбросал по сторонам глину. Она, эта березка, лежала тут же, белея на темном фоне, упиралась ветками, как руками, о землю, старалась приподняться, а сама исходила соком от ран. Мухину — и случится такое! — стало жалко эту березу, ее нежное, гладкое, по-девичьи стройное тело, туго обтянутое бледно-розовым шелком. Он приподнялся и погладил ладонью девственно-чистое тело. На стерильной чистоте остался грязный след. Тогда Мухин вытер ладонь полой шинели и вторично погладил березу. С противоположной стороны в тело дерева ударила автоматная очередь. Вскрикнув, присел в страхе боец-первогодок, примостившийся со своей трехлинеечкой среди веток, ругнулся лежавший рядом с ним другой:
— Чего орешь попустя? Этая — не твоя…
Подбежал Дудахин в сдвинутой на затылок шапке.
— Откуда бьют, засекли?
Мухин «не засек»… Дудахин вспылил.
— Эх, вы!
Вынул из кармана газету, поджег ее. И снова — очередь в то же место.
— Есть! Засек.
Вместе с Булыгиным установили «максима», заправили новую ленту.
— Подбитую полуторку видишь?
— Вижу, —
— От нее справа на два пальца. Там он…
Булыгин, сощурившись, глядел через прорезь щитка.
— Не ошибся, старшой? А то ведь ему только покажись, враз накроет. По вспышкам бьет…
— Давай, как договорились, — и — к Мухину — Товарищ младший лейтенант, поднимайте взвод.
— А как же немецкий пулемет? — Мухин с сомнением покосился на полуторку. — Пусть сначала артиллеристы…
— Делайте что говорят, — строго ответил Дудахин, — вы нашего ротного не знаете!
Мухин вылез из воронки, нерешительно поднялся на ноги.
— Взво-о-од! — голос будто чужой: тонкий, дребезжащий. — Короткими перебежками вперед марш!
В первую секунду показалось: никто и ухом не повел, но уже в следующую над землей стали приподниматься каски, зашевелились бугорки плеч, зачмокали выдираемые из глины ботинки.
— Вперед бегом марш!
На ученьях выдернуть пистолет из кобуры — плевое дело, здесь даже плоский ТТ за что-то цепляется, не хочет вылезать…
— Не отставать!
Слава богу, пошли! В предрассветной полутьме угадываются фигуры командиров отделений: крупная, нескладная, в длинной кавалерийской шинели — сержанта Рубцова, почти квадратная, в ватном бушлате, под которым еще и телогрейка, — сержанта Мохова, совсем маленькая, похожая на сгорбившегося чижа, — младшего сержанта Сопелкина. Все машут руками, кричат. В атаку — Мухин теперь это знает — ровными рядами xoдят только в кинофильмах. В жизни, а точнее на грани ее и смерти, нервная система каждого срабатывает по-разному. Одному прикажет секунду повременить, подождать, покуда обгонит товарищ, другого с отчаяния или по какой другой причине бросит далеко вперед. Одно лишь неизменно: чем ближе к командиру лежал боец в цепи, тем ближе от него он будет и в атаке — на глазах начальства что хитрить, что трусить — одинаково опасно.
Лишь только успели на ходу немного подравняться, ударил крупнокалиберный с фланга. Командир третьего взвода старшина Белугин скомандовал: «Ложись!», командир первого лейтенант Стригачев приказал взводу: «Вперед!» В лоб резанул засевший в проломе стены пулеметчик.
Только не долго на этот раз гуляла по полю выпущенная им на свободу смерть — не прошло и трех секунд, нащупал его тупорылый хоботок булыгинского «максима». У Стригачева, кажется, всего троих убило, у Мухина на этот раз — ни одного!
— Раненько радуешься, — сказал Белугин, — главное— впереди.
То, что главное впереди, Мухин понимал и сам, а радовался просто так. Отчего ж не порадоваться, если жив пока…
Опять прибежал командир роты, собрал взводных в каменных развалинах не то бывшей водокачки, не то сторожки, отругал Белугина, похвалил Стригачева, на Мухина только взглянул.
— Последний бросок, други мои, последний бросок! Главное, чтоб побольше шуму!
До рассвета не часы — минуты. Уже виден далеко слева промкомбинат с его высокими узкими окнами, превращенными в бойницы, остатки каких-то зданий впереди него, увязший в грязи грузовик, еще какая-то техника, вперемешку наша и немецкая, уже отделилась от свинцовой массы неба и начала приближаться волнистая стена деревьев старого кладбища…
— Последний бросочек, ребятушки, последний! — повторял Охрименко, нетерпеливо постукивая нагайкой по голенищу сапога.
Стригачев и Белугин стояли, опустив головы. Когда Охрименко в третий раз повторил свое, Белугин сказал:
— Хоть бы одну батарею выпросили, товарищ старший лейтенант!
Охрименко посмотрел на него, но ничего не ответил. Тогда лейтенант Стригачев — он был выше ротного почти на целую голову — подошел вплотную и сказал:
— Николай, потребуй батарею! Ну куда мы со своими пуколками?