Сорока на виселице
Шрифт:
Уистлер утверждал, что это тени потока. Гиперпространство, через которое прыгают наши корабли, есть второй пласт реальности, недостаточно, но все-таки изученный, вполне материальный, третий же слой бытия есть поле Юнга, кипящий океан снов, надежд, молитв и разочарований всех, кто когда-либо был, и сила его столь велика, что порой легким дыханием прорывается через лед и твердь гравитации, корабли задевают его верхушками мачт…
– Платону, Аристотелю, Декарту, римскому рабу третьего века до нашей эры, хромоногому трубадуру Каркассона, старухе, раздавленной дровяной повозкой в Трирском архиепископстве, Цезарю Хойлу, кому-то из них приснился сон, гениальный, ослепительно прекрасный сон, искристое счастье, с тех пор навсегда запечатленное в сердце мира…
Уистлер,
– Тот, кому снилась сова, сгинул, не оставив ни имени, ни следа, ни молекулы праха, но тысячи лет спустя мы, погружаясь в VDM-фазу, снова и снова видим его сон. Серую сову на камне возле дороги. Вы знаете, что первые изображения совы на камне относятся к восемнадцатому веку? Еще до прерафаэлитов этот сюжет был весьма распространен в английской живописи, равно как и в немецкой…
Вполне может быть, что рыжая собака с квадратной мордой, преуспевшая в добыче жемчужниц, приснилась мальчишке-ершатнику, плотогону или перевозчику, и его сон тоже гениален, и теперь его собака приходит в голову мне.
– На втором слое мироздания дыхание Юнга, пусть и рассеянное ледяным барьером Хойла, способно сжечь – именно поэтому преодолеть гиперпространство можно лишь в состоянии смерти… Сквозь хлад и прах и мрак небытия, сквозь тишину и дрему оправданий…
Здание Института полтора километра в самой высокой точке, это северная сторона. Южная сторона ниже на полтораста метров, крыша образует долгий пологий скат. В южной части Института располагаются физические лаборатории, реактор и генераторы, вычислительный центр, механические мастерские. Библиотека. Жилой блок там же, на верхних уровнях, включает помещения для проживания трех тысяч ученых, спортзалы, развлекательные комплексы, рестораны и службы быта, все, что требуется для полноценной жизни и работы.
Объем актуатора расположен в северной части здания. Собственно, кроме него и вспомогательных цехов, здесь нет ничего. Объем представляет собой структуру, больше всего напоминающую осиное гнездо, стенки которого изнутри и снаружи выложены модифицированной кобальт-молибденовой плиткой. Сам актуатор пребывает в первой фазе монтажа. Разработанный командой Уистлера, он серьезно отличается от машин Сойера и Дель Рея, кардинально переработана и усложнена архитектура устройства, повышена мощность, чтобы исключить любое воздействие, актуатор погружен в многослойный кокон инерционных полей, что позволит минимизировать любые внешние помехи. Монтаж актуатора будет закончен после окончательной коррекции расчетов. Испытание устройства должно экспериментально подтвердить существование потока Юнга. Так, во всяком случае, уверяла брошюра-путеводитель, найденная мной в кают-компании «Тощего дрозда».
– Меня с детства поражала устроенность мира – она необычайно поэтична. За хаосом первого впечатления неизбежно кроется порядок второго и поразительная гармония третьего…
Голос Уистлера звучал и звучал в голове, а доктор Уэзерс упрямо не появлялся, хотя я, похоже, впервые в жизни нуждался в медицинской помощи. Впервые, как ни странно, несмотря на профессию, я ничего не ломал, не вывихивал и не отмораживал, не падал с большой высоты на камни, не был поломан медведем, правда, однажды, еще в школе, подрался с братом, я ему нос сломал, а он мне челюсть вывихнул, отец тогда смеялся, на нас глядя. Челюсть мне вправил и нос брату. А вот восьмая смерть даром не прошла – пальцы продолжали неметь, правое ухо горело и глохло, возможно, понадобится пройти небольшую реабилитацию, гидромассаж или электрические процедуры.
Уэзерс не появился. Я прождал его полчаса. А потом слегка испугался. А что, если сбой навигационных машин? Ошибка в полторы секунды. Необратимая – и вычислить точку финиша теперь невозможно, и мы навсегда останемся в пустоте, сами станем пустотой, будем прыгать снова и снова в бессмысленных попытках нащупать путь домой, зная, что этого никогда не случится. И с каждым прыжком смерть
Или еще хуже. Я воскрес, остальные не воскресли.
Один.
Если «Тощий дрозд» сейчас на орбите Регена, то помощь прибудет. Меня спасут и вернут на Землю. А потом все станут объяснять, почему в живых остался именно я, спасатель.
А если «Тощий дрозд» прервал вектор, то выбраться в одиночку не получится. Я вряд ли сумею. То есть через пару месяцев, если повезет, я, наверное, смогу задать приблизительные цели навигационным комплексам, но к тому времени будет поздно, катастрофически поздно, галактика провернется, и между мной и домом проляжет бездна, я останусь один среди мертвецов…
Нервы.
Нервы – это обезвоживание, так всегда говорил Кирилл.
Я на всякий случай выпил еще две банки электролита, взял себя в руки и все же направился в медотсек за консультацией, но не дошел – навстречу мне шагал Уэзерс. В халате, заляпанном кровавыми пятнами. Доктор поинтересовался, все ли в порядке, я ответил, что да, а доктор сообщил, что с финишем возникли незначительные проблемы, ничего страшного, не срыв, так что если со мной все хорошо, он займется другими, им не так хорошо. И доктор отправился заниматься другими, а я, подумав, свернул в кают-компанию.
Из кают-компании отличный вид.
На первый взгляд Реген мало отличается от Земли, разве что формой материков.
Посадка заняла полтора часа, «Тощий дрозд» опускался на планету, продавливая атмосферу, лениво раздвигая редкие облака, медленно, казалось, что это планета поднимается нам навстречу, всплывает из черной глубины, растет, увеличиваясь, разгоняя небо по краям.
Реген. Похож на Землю.
Много синего, много охры. Океан, материки, несколько черных островов, видимо вулканических. Солнечно, но с запада наползает низкий серый фронт, успеем до дождя. Кажется, здесь самые красивые дожди в ойкумене, какие-то особенные, певучие и разноцветные.
Реген стал со всех сторон, горизонт начал задираться, небо оторвалось от земли и стало сверху.
Прибытие.
Никто так и не появился, видимо, на борту действительно проблемы. Я отправился в каюту за рюкзаком. Подумал, не взять ли с собой на планету деревянную утку счастья. Но оставил, утка должна летать.
Удачно добрались. Пожалуй.
Пока я спускался к шлюзу, подумал, что зря не взял утку, здесь, на Регене, она могла полететь дальше, чем на «Тощем дрозде», хотел вернуться, вспомнил, что так нельзя. Уистлер говорил, что возвращаться нехорошо, не в путь, синхронные физики никогда не возвращаются. И не оглядываются. Не наступают на пороги, а строго их перешагивают, не закрывают за собой двери, не смотрят на последний закатный луч.
Шлюз был открыт, я ступил на планету.
Это была моя первая планета, не считая Луны. Но Луна, строго говоря, спутник, не помню, в планеты ее засчитывают или нет. Реген, я ничего особенного не почувствовал.
Весна. Видимо, тундра недавно зацвела, и ветер приносил острые запахи здешних цветов. Я чихнул. Пчелам будет где разгуляться.
Вблизи Институт выглядел иначе, не так, как сверху.
Вчера утром перед восьмым вектором Уистлер уверял, что здание нарочно построено в новгородском стиле. Его стены словно рукотворны, вылеплены ладонями из белой глины, в них нет ровных линий, стены живые. А Мария спорила, что Институт, безусловно, ранняя Греция, камень, выжженный солнцем, вымытый дождями, соленым ветром. Я в стилях разбираюсь очень поверхностно, мне Институт показался не похожим ни на новгородский, ни на греческий. Мне он больше всего напомнил мегалит, вроде тех, что недавно нашли в море возле Фиджи, я различал уходящую вправо и влево корявую стену, терявшуюся вдалеке, взмывающую на чудовищную высоту; иссохшее белое дерево, умерший Вечный Ясень, ни окон, ни галерей, трещины в коре и выступы вроде старых шрамов от топора. Если бы Институт Пространства увидели жители древних Афин, то они, пожалуй, не опознали бы в нем человеческое творение, приняли бы его за странный горный хребет, за окаменевшую перевернутую лодку, выдолбленную сумасшедшим богом, за косой гребень мертвого дракона.