SoSущее
Шрифт:
— Чего-чего! Того, что меня там развели, то есть подловили так, что стыдно признаться.
— Ладно тебе жеманиться. С кем не бывает, я на заре сам, помню, в наперстки Кадуму продул. Не залезешь, не оближешь.
— Вот-вот, — прогудел Деримович, — как макаку на банан. Только не в банку руку суешь, а за решетку. Еще хуже…
Ромка обиженно вздохнул и продолжил:
— И не предупредили, что к щели надо через этих, ну как они на фене вашей?
— Кадавров, — подсказал Онилин.
— Да, через кадавров плыть. И где вы их набрали таких… — Ромка задумался, подбирая нужное слово. — …тухлых? У них мясо на костях,
— Ладно, можно подумать, тухляков не нюхал? Чем Степке то не угодил?
Ромка бросил на Платона опасливый взгляд, словно его поводырь был заодно с мертвой головой волжского атамана, и сказал:
— Я ему монету не дал. Вы сказали в щель надо для выкупа, а он говорит: «Сюда давай, червь сосущий».
— Дать-то ты бы ему дал, да чем бы он взял? Ручки-то разинские тю-тю. Сплыли куда-то. Как и другие части тела. Головушка буйная одна и осталась, от самой Москвы до Царицына по дну катилась. Уж четвертый век пошел, как ищет Стенька тельце свое, — в Бояновом духе начал сказ о волжском атамане Платон.
— Четвертый век? В воде? — воскликнул Ромка, явно желая усилить каким-нибудь братским чертыханьем свое удивление. — Нихуясе. Чё тогда другие в говно? Я одного журнаша там признал. Клочья одни на костях. Только очки блестят. А мочканули его недавно, года три всего. А этот… эта, ну, башка его — выглядит так, ровно с плеч ее только и сняли.
— Заговоренный он, Стенька наш, на «несмерть».
— На бессмертие, что ли? — переспросил Деримович.
— На «несмерть», оглох, что ли? — передразнил недососка Онилин.
— Опять вы со своими, как их…
— Дефинициями. Дефинициями, Ромка! — едва не вскричал Платон. — Не расстраивай ты меня, Деримович, ох, не расстраивай. Ведь ты чуть в пожизненном долгу не остался у Степана.
— Щас, буду я за базар перед всякими бошками отвечать! — вознегодовал недососок. — Вас послушать — так вы и лохосу слово держать велите!
— А что, вынул он таки из тебя обещание?
— Выкусил. А как мне было еще поступить, когда рука за решеткой, а на руке голова болтается. Ни тпру, ни ну, — возмущенно оправдывался Роман. — Да ладно, если он наш, то чё не уважить. Благо не по сосальной части. А мочкануть головешку по ее же просьбе — делов-то.
— Делов, Ромка, делов столько, что не провернешь. Не простая головешка это, Ромка. Ой, не простая. Таких головешек в мире две-три и обчелся. Он же не просто живучий, как крыса какая. Нет таких крыс, чтоб по четыре века жить. Молока девы хлебнул Стенька однажды, когда схрон для клада искал. А хлебнув, не помер, как тому быть положено. Только плахи избежать не сумел. Вот такая незадача получилась. Вроде казнен, но не умер. А жив, но не весь… — Платон приостановился, давая Деримовичу время обдумать одну из промежуточных фаз бытия между жизнью и смертью. Но лицо подопечного выражало явно не метафизическую озабоченность.
— О чем еще Стенька поведал тебе? — решил вернуться к конкретике Платон.
Деримович сказал «э-ээ» и задумался. А задумался он над тем, знает или нет наставник его о предложении разинском. Мучительное раздумье недососково наставник и прервал.
— A-а, понятно, Деримович. Прельстил тебя окаянный. Клады предлагал свои?
Ромка виновато кивнул головой.
— Ну, у тебя-то башка не на дне, а на плечах пока. Сам подумай, ну сколько там золотишка
Ромка вторично кивнул головой, но отвисшее сосало все же выдавало степень его прельщения разбойничьим златом.
— А сок все равно течет, да, недососль?
Деримович кивнул головой в третий раз.
— Это потому, что потрогать можно, — продолжал Платон, — много в тебе еще лоховатости. Никуда не денешься. Выдавливать придется. Капля за каплей. Пока сухим не станешь. А то так и будешь на бижутерию всякую сосало щетинить.
— А что, трудно куски Степкины найти? — неожиданно спросил Ромка.
Платон даже присел от такой непосредственности. Аккуратно застеленная кровать скрипнула и провалилась под телом мистагога чуть ли не до самого пола. Вспомнив конфуз Новодарской и оценив собственную беспомощность, Онилин громко захохотал.
— Смешно, да? — по-своему воспринял его смех Деримович.
— Так он тебе не только caput ликвидировать предлагал, — наконец-то осознал Платон всю картину. — И когда это вы там перетереть успели, за минуту?
— За минуту? — в свою очередь удивился Ромка. — Да я там с полчаса пробыл, не меньше.
— У тебя что, и жабры имеются, Ихтиандр [169] ? — Платон на секунду задумался. — Или Ихтус?
— Ихтиандр, дядь Борь, — поправил учителя ученик и, облизав влажные губы, стал что-то высчитывать в уме.
— Что, не втыкаешься, недососок? — подшутил над подопечным мистагог. — Морщи мозг, морщи. Может, и прорежется что между складок.
— Опять вы с мозгом своим, Платон Азарыч. Толку мне от мыслей ваших, когда и так все течет куда надо. Только подставляй.
169
Ихтиандр — «рыбочеловек» (лат.), от ихтус (рыба) + андрос (человек). Называя Романа Ихтусом, Платон то ли отказывает своему подопечному в человеческой составляющей его двойной природы, то ли кощунственно намекает на другого спасителя, отождествленного с рыбой — Иисуса из Назарета. — Вол.
— Течет куда надо, — усмехнулся Онилин, — да ты мудрец, Деримович, прямо Лао Цзы какой. Ну да ладно, не буду тебя сказками на ночь пичкать. Тем более не тысяча их, а одна… Значит, Стенька тело свое сыскать просил. А взамен? — Платону удалось наконец-то выбраться из кровати-ловушки, и теперь он стоял со своим подопечным vis-`a-vis, а точнее, сос-а-сос, как было принято среди братьев, хотя номинально Ромка таковым еще не считался.
Типичному представителю лохоса на это сближение лучше не смотреть — поймет неправильно, в меру непроходимости своей, и той же мерой осудит, как в незапамятные времена и чуть ли не по тем же причинам афинский охлос осудил другого учителя, Сократа Дотошного, чем нанес незаживающую рану его возлюбленному ученику, Платону Внимающему, которую он и залечивал всю свою долгую жизнь бальзамом сладкой филофени.