SoSущее

Егазаров Альберт

— На аверсе лауреат, — невозмутимо продолжал мистагог, — только не липовый, в смысле не из тех артизанов и проэтов с писсателями, которым я баблос отгружаю, а настоящий, увенчанный лавром император Рима Элагабал, заруби на сосале, Эль-Габал [162] зовут его, который и доставил этот Черный и еще Богг весть какой камень в Рим и службы установил в честь него торжественные, всесвятные и всенощные, с процессиями и триумфами.

— Ну и что теперь, обделаться? — продолжало нести недососка прямо на грубость Платонову.

162

Платон исподволь расшифровывает имя божества: Эль-Габал

после разбиения звучит как «бог Габал». — Вол.

— Нет, в озеро войти и щель на дне найти, монету в прорезь опустить и духов водяных молить, чтобы малое бабло, через Баабило прошло, сквозь ворота Инанновы, через руки Ивановы, дураку по губам, лохосу по усам, подросло — и в карман [163] .

Деримович посмотрел на своего поводыря, как старый пес на хозяина у ворот живодерни.

— Платон Азарыч, вы меня случайно с Буратиной не спутали? — спросил он, бросив еще один взгляд на монету.

163

Вероятно, Платон описывает одну из тайных Работ у Лона Дающей — не поддающийся рационализации ритуал «баблополучия» или умножения «бабла» посредством прохождения врат богини Инанны (Иштар), рук Иоанна и таинственного Баабила, схожего с одной из версий названия Вавилона — Баб-Илани — букв. «врат богов». — Вол.

— Буратино, мон ами, в январе щель искал. А посему вознеси хвалу Дающей, что не зимой тебе в проруби плескаться… — резко выговорил Платон, ощущая, как внутри у него снова разгорается огонь мести. Разумеется, не к своему подопечному недососку.

Он замолчал, пытаясь подавить в себе приступ неразумного гнева. А Ромка все еще тщился разгадать, что же такого может скрываться за банальной… да-да, елдой, точнее, ее маковкой, в детском домике со звездой под треугольной крышей.

— На дне огонек зеленый горит, — наконец-то сладил с собою Онилин, что обнаруживалось по все более убыстрявшейся речи, — щель рядом. Да смотри, не промахнись. Если монета в копилку не ляжет, считай, что не выкуплен ты для заплыва по Влажной. А за невыкупленного ни один адельф голос не подаст. Да и сама Влажная может тебя при себе оставить — других кандидатов пугать.

Ромка, хоть и не понял смысла этого «оставить», но внутренне весь сжался, подозревая, как могут поступить с ним товарищи, пойди что не так. Могут вообще очень просто поступить — утопят, нах, и все концы в воду!

— Ну чё стоишь, балда! — с видом распоясавшегося прапора рявкнул на Деримовича Платон. — Штаны спускай и в воду… Огонек зеленый, зеленый, говорю, понял?

Ромка в считаные секунды скинул пионерский прикид и, подойдя к самому краю понтона, всмотрелся в черную воду.

— Не вижу огонька, дядь Борь, — жалобно, все еще надеясь на шутку, сказал он.

— Нырнешь — увидишь, — отрезал Платон, — поторапливайся.

Деримович взял монету в зубы и, приняв соответствующую позу, уже изготовился нырнуть ласточкой, как вдруг остановился, извлек монету и с видом Архимеда вознеся ее в лунный свет, тут же упрятал обратно, но теперь уже правильно, за щеку, надежно и герметично для подводного плавания.

Раздался шлепок. По темной воде побежали серебристые круги. Легкий ветерок смешал их с мелкой рябью. Зашелестела подсохшая листва на деревьях, а потом все разом стихло. С одной стороны, тишина была полнейшей, с другой — ее пронизывал неслышимый ухом, но ощущаемый нутром гул.

— Гу-ул, — протяжно сказал Платон, словно желая схватиться за ускользавший от него смысл этого короткого слова. — Гул-мул, понимаешь, мул-гул, гил-гул [164] , — тараторил он, понимая,

что опять оживил внутри себя «тарабарщину». Так на языке Братства назывались экскременты живущего в нем рифмического паразита. И еще он понимал, что этот гул, не стихавший с тех самых пор, как раздался Ее зов, не прекратится… Не прекратится до тех самых пор, пока…

Платон отбросил тревожную мысль и, взявшись за поручень, всмотрелся в воду. Секунды тянулись медленно, как будто озеро было черной дырой, растягивающей у своих границ время. А ведь, похоже, он действительно волнуется за своего нового миста. Недососка своего, наивного и алчного, простодушного и коварного, трусливого и решительного, обаятельного и отталкивающего. Да, из такого теста двуликого лепить — одна радость. Но вот странность какая, он ему даже не рядовой адельф пока, а сколько симпатий вызывает! Значит, лежит на нем благодать Дающей, видно, помазан он Венчающей на счастье и на участье Ее оглашен. Вот только хватило бы у него духу на все испытания, назначенные «стоящему у порога» Ея.

164

Платон, случайно или нет, употребляет каббалистический термин гилгул, относящийся к переселению, а точнее — блужданию душ. — Вол.

Хватит, решил про себя Платон в тот самый миг, когда над поверхностью озера метрах в пяти от понтона показалась верхняя часть туловища невольного ныряльщика.

Недососок шумно, как всплывший с километровой глубины кашалот, втянул в себя воздух и с бешеной скоростью заработал руками. Через поручень Роман буквально перелетел. Упав на бок, он тут же вскочил на ноги и бешено завращал глазами, оценивая окружающую обстановку. Заметив стоявшего рядом наставника, Деримович отшатнулся от него и уже было рыпнулся с понтона на берег, как вдруг кто-то жесткими пальцами впился ему прямо в нежное сосало.

Кому, как не воспитателю будущих адельфов, было известно, за что нужно хватать ретивых недососков в критический момент. Плененный рудимент не давал своему носителю ни малейшего шанса на резкие действия. Сосунок в этом момент замирал, как застигнутый врасплох гельминт при виде смертоносной клизмы.

Платон не стал ничего говорить своему протеже, он просто развернул его к себе лицом и ждал, когда тот наконец признает в нем наставника, учителя и без пяти минут фрата…

По прошествии минуты взгляд Деримовича стал почти разумным. Распознав в агрессоре Онилина, он немного успокоился. А спустя еще мгновение его пробила крупная дрожь — верный признак того, что внутренняя химзащита гельманта ослабла до базового уровня.

Ну а еще через пару минут дрожащий недососок уже мог самостоятельно одеться, правда, на вопросы он пока не отвечал. Не давались ему слова человеческие.

Только древнее мычание.

Амбивалентное. Полисемантическое. Апеллиативное. Примордиальное [165] .

Так можно было охарактеризовать Зов Деримовича на постмодернистско-традиционалистской фене.

* * *

Змей утолен. Круг разорван. Брат распоясан. Осталось его помазать, развенчать и отпустить на волю.

165

Непереводимое сочетание терминов. — Вол.

Программа дальнейших действий была заучена братьями до последней запятой. Сейчас, взявшись за руки, они выстраивались в круг, внутри которого Гусвинскому предстояло начертить еще один, с пентаграммой внутри — круг собственного развенчания.

Пощады ждать неоткуда. А промедление только умножало муки. Что ж, за дело!

Он поднял упавший пояс и, встав на колени, продемонстрировал его экзорцисту. Тот, кивнув головой, вытащил из песка жезл. Бывший медиарх поднялся, отвесил поклоны на четыре стороны и аккуратно разложил шкуру на песке. Мастер отпущения подошел к поясу, покачивая жезлом, как кадилом, прицелился и вонзил острый конец посоха прямо между глаз змея. По рядам братьев прокатился вздох, как будто это их головы попали под серебряный наконечник.