Сотканные из тьмы
Шрифт:
Шардик поднял фонарь повыше. Впереди, прибитая к огромному буку, висела дощечка, указывающая на одну из разветвляющихся тропок. «Тракт на Стратхольм, добро пожаловать» – вывели на ней бурым.
Сенешаль повернул коня на новый обрубок пути и минутой позже выехал на проплешину, далеко впереди виднелась бугристая насыпь, которая не могла быть ничем иным, как дорогой к столице.
Глава 6
Бархат пытался сорваться в галоп, Ришон натягивал удила. Белая хрустящая пыль фейерверками взлетала из-под копыт, иногда с щелканьем лопались черепа, скрытые
Мир пуст, за три часа не встретил ни человека, ни зверя: холод одних запирает в домах, других в норах. Если в окрестностях кто-то остался в живых. Дорога вела через пустынное поле, впереди тусклый закат, хотя время едва за полдень. Солнце не горит, скорее тлеет. За ближайшим подлеском голые холмы пустошей, от их верблюжьих горбов протянулись длинные угольно-черные тени. Ветер принес аромат лета, самого настоящего, без придури и обмана. Всего одно дуновение. Пахнуло травой и листьями, редкой гарью от костра из сухостоя, зацветшим шиповником. А потом без перехода запахло серой и пеплом.
К одинокому дереву прислонились два скелета в старинных доспехах и в простых шлемах. Между деревом и полем несколько разбитых щитов, обломки копий и еще три свежих трупа.
Ришон углубился в лес, стараясь поскорее пройти страшное место, внутренности начала сотрясать дрожь. Через полчаса случайно наткнулся на деревушку. Дома старые, обветшалые, да и не дома вовсе, а хижины каких-то отшельников, что однажды, забредя в чащу, решили не возвращаться в города, где могут унизить, предать, убить.
Церковник стоял на опушке, наблюдая за домами. Почва чуть влажная, когда-то здесь осушили болото, потом оттеснили лес, вычищая место под пашни и огороды. Ришон удивился, увидев на краю болота пасущихся коз, в одном из дворов звонко прокричал петух. Деревня чудом уцелела, здесь теплилась жизнь.
Его заметили не сразу, но когда испуганно закричала женщина, люди замерли на долгое мгновение, напряженно всматриваясь в чужака, потом стали разбегаться по лачугам. Всего пять-шесть человек, вероятно все, кто остался. Слышно было, как стучат засовы, лязгают ставни, кто-то даже подпер дверь, судя по скрипу, шкафом.
Ришон медленно выехал на середину улочки, должно быть выглядит страшно. Что поделать, времена скверные. Он крикнул громко:
– Люди, не бойтесь! Я служитель Храма Господня, возвращаюсь домой! Мне нужен кров на одну ночь, плата будет щедрой.
В домах оставалось тихо, хотя то тут то там подрагивали занавески. Инквизитор подъехал к колодцу и, вытащив ковш с ледяной водой, жадно припал к нему, как изнывающий от жажды в пустыне.
Из ближайшего дома вышел старик, заковылял к нему, едва волоча ноги. Ришон спешился, пошел навстречу. Старик остановился, упер левую руку в бок и, чуть откинувшись корпусом, смотрел на монаха с подозрением. Волосы густые, хоть и белые как мел, высохшее лицо с ужасающим шрамом на подбородке. Монах засмотрелся на шрам, удар топора рассек не только плоть, но и кость. Удивительно, как этот человек выжил, лезвие должно было разрубить челюсть, но вот он, стоит, смотрит глазами долгожителя.
Ришон объяснил
– Я передам ваши слова жителям. Можете выбрать любой пустой дом, сейчас много освободилось, – он пожевал сухие губы, глаза увлажнились.
Старик повернулся с трудом, слышно, как хрустнули суставы, побрел вдоль домов, едва переставляя непослушные ноги. У каждого крыльца останавливался и что-то говорил.
Ришон расположился в лачуге на окраине, дав несколько монет местным батракам. Взобрался на чердак, тут же повалился на жесткую деревянную кровать, прикрытую истертой шкурой медведя. Девушка принесла еды, немного мяса и сыр, поспешно вышла, но в дверях украдкой оглянулась: смотрит ли гость. Он и в самом деле смотрел, только не на нее, а просто в ту сторону, не видя ни девчонки, ни двери, ни стен. Зато видел хитро скалящегося Аваддона.
Послышались удары топоров об лед – крестьяне прорубают на озере полыньи, налаживают быт в мерзлоте. Под этот дробный перестук Ришон задремал. Он лежал, закинув руки за голову, перевязь с мечом под боком. Проснулся от непонятного ощущения – нутро щекотало. За окном все давно стихло, темень, светят только звезды, необычайно яркие, огромные.
Вдали послышался короткий вой, больше похожий на вопль ужаса. Монах медленно повернулся к окну, вгляделся в темноту, слишком черную, слишком опасную. Что же скребет в душе? Волк воет на луну, обычное дело, но сейчас воет как-то иначе. В призрачном ночном мире все предается лунной песне: шелест деревьев, завывание ветра, даже поскрипывание ставен… но этот волк… не поет… он идет по следу! Почти сразу послышался далекий женский крик, но как Ришон ни прислушивался, везде снова тихо. Через минуту невдалеке раздались голоса крестьян, полные тревоги:
– Что это было? – спросил мужской голос.
Женский ответил:
– Послышалось что-то, кричали вроде, страшно мне…
– Я ничего не слышу, – сказал ребенок.
– Теперь и я не слышу, – ответил мужской голос. – Ладно, пойдемте в дом.
Ришон продолжал вслушиваться. Вдоль позвоночника прокатилась волна страха. Очарование ночи схлынуло, как исчезает сон, когда с тела срывают одеяло в холодное зимнее утро. Кончики пальцев пробежали по груди, проверяя распятие. Настолько привык к его тяжести, что перестал замечать, но сейчас от прикосновения к холодному серебру по коже разлилось ободряющее тепло.
Вопль повторился уже ближе, словно дичь гнали на убой. Человеческую дичь. Ришон медленно поднялся, инстинктивно стараясь не издавать ни звука, будто нечто могло услышать сквозь толщу леса малейший шорох, отступил вглубь комнаты. Снова прислушался, за окном неестественно тихо – теперь ни кусты, ни ветви деревьев не колышутся, молчат, замерев в ожидании.
Прижимаясь к стене и избегая освещенного луной проема окна, инквизитор пробрался к порогу. Вопль грянул совсем близко, затем короткий крик предсмертной агонии человека покрыл мглой верхушки сосен, заставляя цепенеть лес.