Сотрудник агентства «Континенталь» (Сборник)
Шрифт:
— Сегодня вы не уедете?
— Нет, — пообещал я.
Весь день она держалась довольно стойко. Правда, смех ее в промежутках между приступами чихания и зевоты звучал не очень жизнерадостно, но, главное, она пыталась смеяться.
В начале шестого приехал Мадисон Эндрюс. Я увидел, как он подъезжал, и встретил его на террасе. Его красноватое лицо сделалось бледно-оранжевым.
— Добрый вечер, — вежливо сказал он. — Я хочу видеть миссис Коллинсон.
— Я передам ей все, что пожелаете.
Он нахмурил белые брови, и лицу
— Я хочу ее видеть. — Это был приказ.
— Она вас видеть не хочет. Надо что-нибудь передать?
Теперь краснота вернулась полностью. Глаза у него сверкали. Я стоял между ним и дверью. Он не мог войти, пока я так стоял. Казалось, он готов оттолкнуть меня с дороги. Меня это не пугало: он был на десять килограммов легче и на двадцать лет старше.
Он набычился и заговорил властным тоном:
— Миссис Коллинсон должна вернуться со мной в Сан-Франциско. Она не может здесь оставаться. Это нелепая ситуация.
— Она не поедет в Сан-Франциско, — сказал я. — Если надо, окружной прокурор задержит ее здесь как свидетельницу. Попробуете вытащить ее судебным решением — мы вам устроим другие хлопоты. Говорю это, чтобы вы знали нашу позицию. Мы докажем, что ей может грозить опасность с вашей стороны. Откуда нам знать, что вы не ловчили с наследством? Откуда нам знать, что вы не хотите воспользоваться ее нынешним подавленным состоянием и избежать неприятностей в связи с наследством? Да, может, вы вообще хотите отправить ее в сумасшедший дом, чтобы распоряжаться ее наследством.
Глаза у него сделались больные, хотя в остальном он выдержал залп неплохо. Сглотнув раз-другой и продышавшись, он спросил:
— Габриэла этому верит? — Лицо у него было пурпурное.
— При чем тут «верит»? — Я пытался говорить вежливо. — Я вам просто объясняю, с чем мы явимся в суд. Вы юрист. Вы же понимаете: между истиной и тем, что поступает в суд — или в газеты, — необязательно должна быть связь.
Теперь у него не только глаза были болезненными: краска ушла с лица, оно обмякло; однако он держался прямо и даже сумел ответить ровным голосом:
— Можете передать миссис Коллинсон, что на этой неделе я сдам в суд завещательные распоряжения, а также свой отчет по наследству и заявление о том, что слагаю с себя обязанности душеприказчика.
— Вот и отлично, — сказал я, но, когда старикан зашаркал к своей машине и медленно взобрался на сиденье, мне стало жалко его.
Габриэле я не сказал о его визите.
Теперь между приступами зевоты и чихания она потихоньку скулила, а из глаз у нее текли слезы. Лицо, грудь и руки были мокры от пота. Есть она не могла. Я накачивал ее апельсиновым соком. Звуки и запахи, даже самые слабые и приятные, действовали ей на нервы, и она все время дергалась на кровати.
— Мне будет еще хуже? — спросила она.
— Не намного. Перетерпеть вполне сможете.
Когда я спустился, меня поджидал внизу Мики Лайнен.
— Мексиканка
— Да?
— Да. Я им шкурил лимоны, чтобы вонь отбить в твоем уцененном джине — или ты взял его напрокат, и хозяин знал, что он вернется, — все равно пить его никто не сможет? Ножичек сантиметров десять — двенадцать, нержавеющей стали, так что, когда она воткнет его тебе в спину, ржавчины на майке не останется. Я не мог его найти и спросил ее; она, натурально, сказала, что ничего не знает. Но поглядела на меня как-то по-другому, не как на отравителя колодцев, а поскольку с ней такое в первый раз, я понял, что она и взяла.
— Хорошо соображаешь, — сказал я. — Ладно, приглядывай за ней. Она не очень нас любит.
— Мне приглядывать? — Мики ухмыльнулся. — Я думал, каждый будет сам оглядываться, тем более что зуб она точит в особенности на тебя, значит, тебя, скорее всего, и подколет. Что ты ей сделал? Не такой же ты дурак, чтобы надсмеяться над чувствами мексиканской дамы?
Остроумным мне это не показалось; впрочем, я мог и ошибиться.
Арония Холдорн приехала под самый вечер на «линкольне», и негр-шофер завел сирену еще у ворот. Когда она взвыла, я сидел у Габриэлы. Беспардонный сигнал, по-видимому, сильно подействовал на ее натянутые нервы, и она чуть не выскочила из постели от ужаса.
— Что это? Что это? — взвизгивала она, стуча зубами и дрожа всем телом.
— Тихо, тихо, — успокаивал я. Из меня уже выработалась неплохая сиделка. — Просто автомобильный гудок. Гости. Сейчас сойду вниз и спроважу.
— Вы никого ко мне не пустите? — умоляюще спросила она.
— Нет. Лежите смирно, скоро вернусь.
Арония Холдорн стояла у лимузина и разговаривала с Макманом. В сумерках, между черным манто и черной шляпой, лицо ее было тусклой овальной маской — и только светящиеся глаза казались живыми.
— Здравствуйте, — сказала она и протянула руку. Голос у нее был такой, что по спине у меня проходили теплые волны. — Я рада, что миссис Коллинсон на вашем попечении. И ей и мне вы были надежным защитником — мы обе обязаны вам жизнью.
Все это было чудесно, но такое я уже слышал. Я скромно отмахнулся от похвалы и упредил ее первый ход:
— Мне жаль, но она не сможет вас принять. Ей нездоровится.
— А-а, мне так хотелось увидеться с ней, пусть на минутку. Вы не думаете, что это улучшит ее самочувствие?
Я ответил, что мне самому жаль. Она, по-видимому, приняла это как окончательное решение, однако сказала:
— Я специально приехала из Сан-Франциско, чтобы повидать ее.
Я ухватился за этот повод:
— Разве мистер Эндрюс вам не сказал… — и повесил начало фразы в воздухе.
На это Арония Холдорн не ответила. Она повернулась и медленно пошла по траве. Мне не оставалось ничего другого, как пойти рядом с ней. Сумерки сгущались. Когда мы отошли от машины шагов на пятнадцать, она сказала: