Соучастники
Шрифт:
…Отчего-то на меня нашел странный, липкий страх. Чтобы сбросить его, я взял твою руку, ослабевшую. Ты не сопротивлялась мне. Страх мой не ушел. С новым биением в себе я стал играть твоими пальцами. Ни радости, ни боязни утраты я не знал в эту минуту. Страх казался мне потусторонним, будто я случайно осознал себя в беспорядочной Вселенной, свою неуместную логичность в алогичном мире, свою глупость – в глупом же существовании. И мне
Ты сидела, чуть отбросив голову, глазами – к темноте окна. Чернота в твоих зрачках отвечала тьме за нашим шатким, легко разбиваемым убежищем.
– Алиса… – помню, сказал я.
Ты не ответила.
– Алиса… – повторил я.
– Помолчи.
– Алиса, давай сойдем в Страсбурге. У меня есть деньги. Мы можем поехать… я не знаю… хочешь, мы поедем в Прагу? Или обратно в Москву? Хочешь?
– Нет, нет, – со слезами в голосе сказала ты.
– Но почему?
– Я знаю, как ты тут оказался, – выпалила ты. – Я знаю, что ты везешь, я знаю, знаю!
– Я… не понимаю.
– О, все ты понимаешь!
– Нет, я… о чем ты говоришь?
– О тех «книгах», которые ты везешь, – прямо сказала ты. – Хватит врать! Это омерзительно!
– Это из-за твоего жениха. Я понимаю.
– Боже, какой же ты!.. Ты мне все испортишь!
– Да что же? Объясни!
Ты оглянулась. Мы были одни.
– Послушай, ты все-все испортишь, – чуть не плача, прошептала ты. – Он решит, что мы любовники!
– И пусть!
– Какой ты глупый!.. Мне нельзя рушить наши отношения. Мне нельзя! Я не имею права!..
– Ты можешь объяснить? – уже со злостью спросил я.
– Я не имею… не имею права! Я должна узнать, с кем он связан. Он стал их шпионом, он работает на фашистов. Я должна узнать, кто его завербовал, с кем он работает, какие у него источники… Понятно?
– Ты… сошла с ума! – в ужасе воскликнул я.
– Нет, нет. Если он поймет, зачем мне нужен… ты понимаешь? Он убьет меня!
– Постой, постой… и давно это?
– Нет… нет. Я не солгала. Мы были знакомы, вместе учились. Но потом он согласился помогать им, понимаешь? Я добровольно пошла на… на это. Он должен доверять мне. Иначе все пропало!
– Ты сошла с ума! – повторил я.
– Ты мне мешаешь! Ты мне все испортишь!
Больше всего я хотел обнять тебя и успокоить. Ты со слезами уклонилась от моих мыслей, прижалась лбом к холодной черноте.
– Страсбург, прибываем. Экспресс прибывает в Страсбург. Остановка – пять минут.
20.
В Страсбурге гулял серебристый буран. Выглянув из окна, я заметил, что замело платформу, вокзальные часы покрылись ледяною коркой, в не выметенных сугробах путались разные по длине и толщине человеческие ноги. Фонарь показал мне трогательную сценку: юная девушка плакала в объятиях черноволосого мужчины. Я решил, что они расстаются. А потом сильно удивился, обнаружив их обоих в поезде.
Их я запомнил хорошо. Прочие пассажиры словно бы были из картона – столь мало я на них обращал внимания, настолько они меня не интересовали. Не окажись я свидетелем «расставания» на платформе, не запомнил бы и этих, конечно. Мне захотелось заговорить с девушкой, узнать, отчего она плакала, если не была покинута.
Утром они завтракали в ресторане. Девушка – прелестная, лет шестнадцати, с остриженной по плечи лисьей гривой; лицо удлиненное, с впавшими щеками, глаза – слегка раскосые, с намеком на неевропейское. Она сидела с оголенными руками, потому что в ресторане было жарко – не то, что за окном. Одна прядь часто падала ей на глаза. Оттого она начинала странно улыбаться. Поднимала руку – обязательно левую – и убирала волосы за ухо. Мужчина больше смотрел в окно, чем на нее. Я не знал, чем объяснить его невнимательность к попутчице. Потом подумал: «Наверное, она уговорила взять ее с собой, а он не соглашался». Он был замкнутым, этот человек. Мне понравился его костюм – в крупную коричневую клетку, вместо галстука – клетчатый же шарф, как это бывает у молодых французов (но, возможно, это мой стереотип). Я прислушался: к моему изумлению, они оказались немцами.
Чуть позже мне повезло заглянуть в пассажирский лист, что небрежно хранился у нашего проводника. Ехали эти двое в разных купе, что решительно отметало мою версию о внезапном сопровождении (она и ранее была глупа). Так как девушка была несовершеннолетней, мужчина записался в ее родственники. Дядей, кажется. То была формальность. Пусть они не допускали непристойного на публике, поверить, что они родственники, я не мог. Ничего нелепее я не слышал в своей жизни.
Конец ознакомительного фрагмента.