Совьетика
Шрифт:
Работали в ресторане в основном молодые голландцы, не слишком образованные или же студенты. Иностранцев здесь было не так много: пара суринамцев, и все. Относились ко мне новые коллеги нормально; я не чувствовала себя непринятой в коллектив. И даже как-то стала «работником месяца». «МакДональдсы» в Голландии – двух сортов: принадлежащие самой корпорации и франчайзинги. Наш был франчайзингом. Изредка наведывался хозяин, который, как в российских рекламах ельцинской эпохи, «сам не работал, на него работали его деньги». Ну, и мы, конечно. Когда он появлялся, менеджеры и работники стояли на ушах. Мне по душе был наш менеджер – веселый голландец индонезийских кровей, сам не чуравшийся тяжелой работы и становившийся вместе с
Во время Кермиса ресторан работал каждый день до 2, а то и 3 часов ночи – в зависимости от наплыва клиентов. Даже туалеты на это время делали платными. На кухне было нестерпимо жарко, все окна были открыты, а за окном гремела непрерывная музыка и сверкали зазывающие огни аттракционов. До самого закрытия. В такие дни за мной заезжал Сонни на велосипеде – боялся за меня, если я буду добираться до дома на своем велосипеде одна. До дома Харольда было минут 40 быстрой езды. (В эти ночи город был полон пьяных, возвращавшихся с ярмарки.) Сонни тоже устроился на работу – в Тилбурге было много заводов. заводов. Правда, если меня взяли на постоянную работу, то у Сонни она была временная – то там, то здесь, то вообще никакой. После работы он сразу ложился спать – с будильником, поставленным на час ночи, чтобы проснуться и заехать за мной. Когда мы возвращались, он ложился спать еще на пару часов: в 7 ему было снова вставать. Я работала в основном после полудня. При таком сумасшедшем ритме жизни мы не только почти не имели возможность самим побывать на ярмарке (за всю неделю один раз), но и друг друга-то почти не видели.
Но я была довольна жизнью:после того, как я год прожила на пособие в около 800 гульденов в месяц, 1500 и больше казались невиданными деньгами. (Для сравнения: наша с Сонни квартира в Энсхеде стоила около 500 гульденов в месяц!). Такими, что даже не хотелось оставлять работу если поступлю-таки в университет. Но очевидно, что в таком случае работать на полную ставку я бы уже не смогла.
Экзамен я сдала в июле, не особенно рассчитывая на успех. Хотя ежедневное общение на голландском языке с коллегами явно пошло мне на пользу. Помню, как я шла по старому университетскому городку с его мощеными камнем улочками, мельницей и корабликами на каналах, в котором я бывала и раньше, во время моей первой поездки в Голландию. В жизни не могла себе вообразить, что когда-либо буду здесь учиться. Сам экзамен, к моему удивлению, показался мне достаточно легким. На обратном пути я с удивлением заметила то, чего раньше никогда не замечала: сколько же улиц здесь названы именами членов королевской семьи! Беатрикс-лаан, Принц Клаус-страат, Принц Бернард-каде… И ведь то же самое – в любом голландском городе! В любой деревне. И после этого голландцы еще смеют смеяться над тем, что в каждом советском городе есть улица Ленина? Это называется – «и эти люди запрещают мне ковыряться в носу!»…
В августе, когда я все еще работала в «МакДональдсе», в Москве пришел к власти ГКЧП. На работе мне все выражали искренне соболезнование по поводу «установления диктатуры» и интересовались, не расстреляли ли еще моих родных (!). Я не боялась. Горбачев был противен мне до глубины души (я уже смирилась с тем, что объяснять это голландцам было бесполезно!). Но у меня ни разу не возникло и чувство что то, что установилось, было долговечным. Не знаю, почему, но с самого начала меня преследовало ощущение какого-то невероятного, почти фантасмагорического театрализованного фарса. Ни один серьезный «путчист» не оставил бы в живых Ельцина и не позволил бы ему произносить картинные речи с танков под стрекотание камер CNN.
Через 3 дня все было кончено. Западные телеканалы передавали программы в сусальном стиле «и стали они жить-поживать да добра наживать». Трудно было представить себе, что будет дальше. Люди не могли
Нам бы насторожиться уже при известии о том, куда собирался бежать Ельцин, если бы начался штурм Белого Дома. Если кто подзабыл, в американское посольство. Настоящие народные лидеры ни в какие посольства не бегут. Они погибают на своем посту, как Сальвадор Альенде. Но мы до такой степени ненавидели Горбачева, что нам казалось, хуже уже ничего не может быть. Многие даже искренне радовались, что Запад наконец-то «прозрел» и перестал поддерживать своего любимчика. А Запад к тому времени, видимо, просто раскусил, что за субчик Борис Николаевич, и как с ним обращаться. Не хотели Горбачева, родные? Что ж, получайте своего Ельцина…
Удивительно, как легко и бездумно мы продали Родину и все, за что боролись наши деды и отцы – человеку, купившему нас тем, что он пару раз съездил на работу на метро да зашел пешком в несколько магазинов – за подержанную пачку красивых слов о демократии, суверенитете и рыночной экономике и о «500 днях», после которых мы все будем как сыр в масле кататься (сейчас о них уже ни одна собака не брешет). На Западе людей учат предохраняться от обманщиков и аферистов: «если их обещания кажутся вам слишком хорошими, чтобы это было правдой, как правило, так оно и есть». Но у нас не было опыта в предохранении от разного рода наперсточников, в том числе и от политики – не было раньше такой необходимости, потому что нас от них всегда оберегало государство…
И когда я сейчас вижу выборы где-нибудь в Зимбабве, где люди голосуют за оппозицию тоже только потому, что думают, что «хуже уже не будет», мне так и хочется крикнуть им: милые вы мои! Хуже – всегда может быть, да еще как! Мой критерий в оценке того или иного деятеля теперь основан на старом как мир принципе: скажи мне, кто твои друзья, и я скажу тебе, какую политику ты будешь проводить, придя к власти. Слова о свободе и демократии оставь в запасе для слабоумных.
… Вскоре после этого мне пришло письмо, что я принята в университет. Оставалось только жить да радоваться.
К сентябрю надо было принимать решение, где дальше жить и что делать. Мой университет был от Энсхеде слишком далеко. От Тилбурга – где-то часа полтора на поезде. К тому времени в Голландии уже ввели OV Jaarkaart для студентов, и Сонни принял героическое решение: мы откажемся от квартиры в Энсхеде, поселимся у Бьянки, которая сдавала комнату (нелегально, потому что она жила на пособие), и оба мы каждый день будем ездить из Тилбурга в свои соответствующие города на учебу. Больше всего на свете Сонни хотел переехать жить в Роттердам, где вообще антильцев было много и у него в частности было достаточно друзей. Но это было из области ненаучной фантастики: люди стояли на очереди на получение в Роттердаме съемного жилья у жилищных корпораций чуть ли не десятилетиями, а снимать квартиру у частного хозяина нам было не по карману. Оставалось только надеяться на чудо.
До сих пор удивляюсь, как нам с Сонни удалось втиснуть в одну маленькую комнатушку все, что у нас было расставлено в Энсхеде в двух. Велосипеды свисали над нашими головами со стены. Сонни вставал каждый день чуть ли не в пять утра. Ему надо было ездить в Энсхеде на практику, и он ежедневно проводил в поездах по 4-5 часов. Моя дорога до университета была короче, но я тоже уставала. Месяца через два как-то утром Сонни встал – и вдруг упал без сознания у холодильника, который мы тоже втиснули в нашу комнатушку. До такой степени он устал. Я очень напугалась, но Сонни очнулся уже через секунду и попытался заверить меня, что ничего страшного не произошло….