Совьетика
Шрифт:
Так я и жила – Сонни и курсы. Появилась у меня и еще одна приятельница – переводчица Генриэтта. Да-да, та самая, с нашего дня бракосочетания. Когда я познакомилась с ней поближе, она оказалась совсем не такой застенчивой и неловкой, как в тот день. Она прекрасно говорила по-русски и с удовольствием давала мне почитать разные книги (ура!!). В 70е годы она бывала в СССР, но, насколько я поняла, общалась там в основном с хиппующе-диссидентствующей молодежью. Идеалом женщины у Генриэтты была Маргарет Тэтчер, и она в юности какое-то время жила в израильском киббуце. Генриэтта была замужем за профессором – точнее, они жили вместе,
Генриэтта дала мне первую возможность немного подработать: когда ей надо было куда-нибудь уехать, она разрешала мне провести вместо нее урок русского языка на вечерних курсах. Помимо финансовой стороны дела, это еще было и захватывающе интересно! По сей день помню, как я учила голландцев петь: «На недельку до второго я уеду в Комарово…»
…К концу первого своего года в Голландии я наконец осознала вещь, которая меня глубоко шокировала. Что дружба в Голландии – это просто вместе пить кофе…
Попробую пояснить вам разницу. Голландская дружба похожа на определение любви моим первым другом эфиопом Саидом: «Для чего люди любят друг друга? Для того, чтобы вместе радоваться!». Меня такое понятие глубоко коробило – не потому, что люди, которые любят друг друга, не должны радоваться вместе, а потому, что одной только радости вместе мало для настоящей, большой любви. Любовь – и дружба тоже!- это не только радоваться вместе, но вместе и переживать трудности и невзгоды. Если люди настроены на то, чтобы вместе только радоваться, это автоматически означает, что при малейшей неприятности они оставят друг друга на произвол судьбы – и пойдут искать, с кем там еще можно порадоваться. Разве же это можно назвать настоящим чувством? И разве стоит после этого удивляться, что воспитанные на таких понятиях и с таким настроем люди искренне считают что корейские девушки, выходящие замуж за солдат-инвалидов в КНДР, делают это «исключительно по принуждению»? Им просто невдомек, как это человек может добровольно отказаться от того, что лично они сами считают «радостями». Им не понять, что такой человек, может быть, даже гораздо счастливее их самих.
У нас не бросаются словом «друг» так легко. Вот в чем разница. Если я хожу с какой-нибудь знакомой вместе по магазинам или даже пью с ней вместе чай, это еще не значит, что мы подруги. Для среднего голландца же этого вполне достаточно для употребления данного термина.
Сначала я думала, что то, как со мной обошлись мои амстердамские хозяева – сами считавшие себя при этом моими друзьями! – случайность. Но быстро убедилась, что это скорее закономерность в Голландии. Мне казалось верхом бездушия не то, что они отказались мне помочь (хотя на мой взгляд, это не несло в себе никакого для них риска) – в конце концов, у людей могут быть разные обстоятельства, о которых мы ничего не знаем,- сколько именно это их базарное любопытство: «Но не забудь потом позвонить нам и рассказать, чем все это кончилось!» Как будто бы моя жизнь – это какое-то цирковое представление для их развлечения.
…Потом, много лет спустя, когда я оказалась в положении действительно отчаянном, вдруг выяснилось, что у меня в Голландии есть настоящие друзья, которые оказали мне такую поддержку, что я и не рассчитывала ни на что подобное. Я поделилась своими мыслями на этот счет с одной из этих друзей.
– Понимаешь,
Замечательно, конечно, что такие друзья у меня даже в Голландии нашлись. Но меня не оставляла мысль – а на основании чего они определяют, когда у человека действительно отчаянное положение, а когда – нет? Для меня лично смотреть, как твой друг страдает и не помочь ему только потому, что я предполагаю, что его положение не безвыходное, равнозначно бездейственому наблюдению за ним, захлебывающимся в реке с криками «Помогите!»- а может, друг все-таки сам умеет плавать, и я оскорблю его самостоятельность, если попытаюсь его вытащить на берег?…
Но это все будет еще нескоро. А пока – чем дальше, тем больше сталкивалась я с голландским бездушием там, где у нас так было развито человеческое участие.
Вот стоит в автобусе старушка, задыхается – а на соседнем сиденьи развалились два двухметровых молодчика – истинных арийца, положив на сиденье напротив свои километровые ноги. Ни одному из них не приходит в голову уступить место бабушке. Молчат и все окружающие – как воды в рот набрали. Наконец старушку замечает какой-то иммигрант восточной наружности – и сразу же перед ней встает…
Вот милый голландский ребенок выбрасывает в окно трамвая бумажку из-под мороженого, а его не менее милая мама-блондинка не только его не останавливает, а еще и сама роется в сумке и выбрасывает в то же окно какие-то бумажные салфетки. Опять-таки все делают вид, что никто ничего не заметил…
Вот сидит преисполненный чувства собственной значимости какой-то голландский же meneer в костюме и с дипломатом – наверно, менеджер – и курит прямо под табличкой, на которой написано, что курить воспрещается, не обращая внимания ни на женщин, ни на детей вокруг… Я попробовала было ему на эту табличку указать – Сонни чуть не стер меня в порошок:
– Сиди! Это не твое дело!
Как это не мое? А чье же? Разве не все мы пользуемся этими улицами и этими скамейками? Почему нельзя поставить на место зарвавшегося хама? Потому что надо уважать его свободу – когда сам он плевать хотел на свободу и права его окружающих? И разве уступать места пожилым – не та самая общечеловеческая ценность, о которых столько трезвонили горбачевские перестройщики? Разве Сонни сам не уступает им места? Тогда с какой же стати надо молчать?
Я с детства четко усвоила – «не проходите мимо»!
Пожалуй, именно с этого и начались трения между Сонни и мною.
– Ты что, боишься их? – я чувствовала себя им преданной.
– Я тебе сказал, это не наше дело. Мне стыдно за тебя, когда ты так себя ведешь! Что люди подумают?
– Это какие люди? Те, что ли, что сорят на улицах и курят там, где не положено? А если им все равно, что о них думают, то это, значит, ОК? Это только я должна беспокоиться о том, что обо мне подумают? Я-то не курю и места старушкам уступаю! А мне вот за тебя стыдно, что ты видишь безобразие и ничего при этом не предпринимаешь! Вот потому у вас здесь и все улицы завалены собачьими экскрементами, что никому ни до чего нет дела! Свобода, видите ли, у них – свобода на всех плевать и писать на углах!