Советская поэзия. Том второй

Коллектив авторов

ГЛОТОК

До обидного жизнь коротка, Ненадолго венчают на царство, — От глотка молока — до глотка Подносимого с плачем лекарства. Но меж теми глотками — заметь! — Нам немало на выбор дается: Можно дома за чаем сидеть, Можно пить из далеких колодцев. Если жизнь не легка, не гладка, Если в жизни шагаешь далеко, То не так уж она коротка И бранить ее было б жестоко. Через горы, чащобы, пески, Не боясь ни тумана, ни ветра, Ты пошел от истоков реки — И до устья дошел незаметно. Вот и кончен далекий поход, — Не лекарство ты пьешь из стакана: Это губы твои обдает Горьковатая зыбь Океана.

ПЕРЕУЛОК ПАМЯТИ

Есть

в городе памяти много домов, Широкие улицы тянутся вдаль, Высокие статуи на площадях Стоят — и сквозь сон улыбаются мне. Есть в городе памяти много мостов, В нем сорок вокзалов и семь пристаней, Но кладбищ в нем нет, крематориев нет, — Никто в нем не умер, пока я живу. Есть в городе памяти маленький дом В глухом переулке, поросшем травой; Забито окно, заколочена дверь, Перила крыльца оплетает вьюнок. …Когда это дело случится со мной, — С проспектов стремительно схлынет толпа И, за руки взявшись, друзья и враги Из города памяти молча уйдут. И сразу же трещины избороздят Асфальт и высокие стены домов, Витрины растают, как льдинки весной, И башни, как свечи, начнут оплывать.

МИГ

Не привыкайте к чудесам — Дивитесь им, дивитесь! Не привыкайте к небесам, Глазами к ним тянитесь. Приглядывайтесь к облакам, Прислушивайтесь к птицам, Прикладывайтесь к родникам, Ничто не повторится. За мигом миг, за шагом шаг Впадайте в изумленье. Все будет так — и все не так Через одно мгновенье.

НОЧНАЯ ЛАСТОЧКА

Кто белой ночью ласточку вспугнул, — Полет ли дальнего ракетоносца Или из бездны мирозданья гул, Неслышный нам, в гнездо ее донесся? Она метнулась в воздухе ночном, И крылья цвета вороненой стали Цветущий мир, дремавший за окном, Резнули дважды по диагонали. Писк судорожный, звуковой надрез Был столь пронзителен, как будто разом Стекольщик некий небеса и лес Перекрестил безжалостным алмазом. И снова в соснах дремлет тишина, И ели — как погашенные свечи, И этот рай, что виден из окна, Еще прекрасней, ибо он не вечен.

ОЖИДАНИЕ

За пятьдесят, а все чего-то жду. Не бога и не горнего полета, Не радость ожидаю, не беду, Не чуда жду — а просто жду чего-то. Хозяин вечный и недолгий гость Здесь на Земле, где тленье и не тленье, Где в гордые граниты отлилось Природы длительное нетерпенье, — Чего-то жду, чему названья нет, Жду вместе с безднами и облаками. Тьма вечная и негасимый свет — Ничто пред тем, чего я жду веками. Чего-то жду в богатстве и нужде, В годины бед и в годы созиданья; Чего-то жду со всей Вселенной, где Материя — лишь форма ожиданья.

ТОУШАН ЭСЕНОВА^{49}

(Род. в 1915 г.)

С туркменского

КЕМИНЕ

Кемине! Во славу твою Племена собрались на той. Чередой веселых торжеств Прославляется образ твой, Жизнь твоя достойна хвалы, Стих твой — грамоты золотой! Был твой стих жемчужным ручьем, Грудь твоя — алмазной горой. Моего народа любовь, Незабвенный мастер, тебе! Ты с весельем дружил: душа У поющего не строга. Уток — девушек ты унес На зеркальные берега. Молодицам ты песни пел, Кемине — «покорный слуга». Ты — бахши великой любви! Вся любовь, наш мастер, тебе! «Мы — у ног Кемине!» — гремят Соловьи у кибитки твоей. Ты умолк. Но стих твой живет Сотню лет — словно сотню дней. Крепнет песня из века в век Чистотой и силой своей. Ты певец народной любви, И любовь наша, мастер, — тебе! Баев, ханов, кази — их всех Кемине за ворот держал! Все богатство твое, певец, — Огневое сердце твое! Замиравшее от любви, Молодое сердце твое! Окрыленное, как струна, Ветровое сердце твое! Запахнувшееся в тряпье, Кочевое сердце твое! От него — и песни зажглись, Наш великий мастер, в тебе!

‹1940›

КУСТ ВИНОГРАДА

Ты подрос, и в твоей благодатной тени, Мой зеленый, мой солнечный сад в Ашхабаде, Потекли

чередой беспечальные дни, Словно строки дестана в заветной тетради. На тебя я немало потратила сил, Но за это мне каждую осень в награду, Не скупясь, полновесные гроздья дарил Возле дома разросшийся куст винограда. Ночь, та темная ночь, перед тем как прийти, Долго, видно, подспудную злобу копила, Чтобы наше предгорье, как сито, трясти, Стены руша и наземь швыряя стропила, — И засыпала щебнем, втоптала в песок Размозженные зеленокудрые лозы, И пролившийся крупными каплями сок Мать-земля приняла, словно чистые слезы. Черной тучей над городом ночь пронесло… Наконец-то заря занялась молодая! И лучистое солнце над нами взошло, На горючие раны бальзам проливая. И на небо высокое глянула я — Там, как пчелы весной, самолеты гудели: К нам на выручку верные наши друзья Из Москвы, из Баку, из Ташкента летели. С белой марлей в руках наклонясь надо мной, Мне грузинка по-своему что-то сказала, И язык ее был для меня как родной, Потому что я сердцем его понимала… Над постройками новые зори встают, Дни проходят в забрызганной краской одежде, И не знает усталости радостный труд, И становится город мой краше, чем прежде. Дни проходят… И я возвратилась в свой дом, Лучше прежнего стал он — просторный, высокий, И в ожившей лозе у меня под окном По весне забродили кипучие соки. Я проснулась однажды — цветет виноград, Сад лучами пронизан и залит сияньем; И подумала я: верно, весь Ашхабад Дышит этим сверкающим благоуханьем. За весною и жаркое лето пришло, — Я запела опять, как певала когда-то, И на стол мой широкий легли тяжело Виноградные гроздья в пыльце лиловатой.

‹1949›

ДЕБОРА ВААРАНДИ^{50}

(Род. в 1916 г.)

С эстонского

НА ПОРОГЕ ТАЛЛИНА

Долгой и трудной дорогой к тебе возвращалась я, Таллин! Волосы гладили мне Балтики ветры родные. Мимо тянулись обозы, танки кругом грохотали. Радостью грудь наполнялась, хотелось смеяться впервые. Вновь я тебя увидала, мой Таллин родной и прекрасный, Тихо из волн восстающий, подобно морскому миражу. Волны тебя выносили виденьем из дымки неясной, И облака над тобою плели золотистую пряжу. Таллин, скажи, кто кормил без меня голубей сизокрылых, Кто, поднимаясь на холм твой, привычные трогал ступени, Окна заре открывал и, как прежде, на улицах милых, Тихий, влюбленный, скитался с охапкой росистой сирени? Полы шинели походной в пыли от пути боевого. Издали вижу тебя я, смотрю, не скрывая волненья… Как мне в единственный взгляд свой вложить всю печаль прожитого, Как в этот радостный вечер свое удержать нетерпенье? Вот я пришла к тебе, Таллин, окутана запахом гари, Жарким дыханием танков, долгою стужей кочевья… Дети, голодные дети стоят на твоем тротуаре, Возле разрушенных зданий спаленные чахнут деревья. Это ли, Таллин, порог твой, испытанный злобою вражьей? Вот я иду, твоя дочь, с истомленной, но гордой душою. Горе увидев твое, становлюсь я суровей, отважней, — Только глаза, как в тумане, подернуты горькой слезою.

‹1944›

ВЕСНОЙ

Кап да кап — и все хрустальней Слышу чистый звук с утра; Гном ли бьет по наковальне Из литого серебра? И мне прутья вербы голой Продавщица продает, А певец небес веселый В горле новых ищет нот. Мышь бежит средь мерзлых кочек; Над кустами вьется дым. Тот же гномов молоточек Бьет по веточкам сухим. И он в грудь мою стучится, Тот весенний милый гном, Зная, что обогатится Нужным для него зерном.

‹1955›

СТАРЫЙ СНИМОК

Жалкие искусственные розы Обрамляют карточку венком. Выбрав неестественные позы, Замерли невеста с женихом. Ничего понять не в состоянье, Парень пялится, как истукан: Мол, сейчас бы самое гулянье, А на шее у него аркан! Да еще воротничок крахмальный Так сдавил, что замирает дух!.. Выгорает снимок моментальный, Покрывается следами мух. Сделан он фотографом с базара. И, признаться, в день далекий тот Знать не знала молодая пара, Кто ей на ночь угол отведет. Ей теперь не грех и подивиться, В час, когда могучая семья Всем колхозом ужинать садится: И отец, и мать, и сыновья. Маленькие, средние, большие… Есть и рыбаки, как их отец… И со снимка видят молодые, Что неплох их повести конец.