Советские художественные фильмы. Аннотированный каталог (1968-1969)
Шрифт:
— Чайник? — удивился Аман. — Зачем он мне! — Но руку протянул.
Кто-то взял двухлитровый эмалированный чайник из рук старушки и через головы передал Аману.
— Это от меня, от соседки твоей, — кричала вслед вагонам Надя-эдже. — Хотела племяннику… да вот!.. Аман-джан, сам пей и товарищей угости!
Замелькали пристанционные строения, укрытые густой зеленью частные домики, потом пригородные поселки, колхозные плантации виноградника, огороды…
В вагонах устраивались,
— Куда нас? Сразу на передовую или…
— Кто знает!..
— Я и стрелять-то не умею.
— Научат.
— Вот я и говорю, вначале научить надо, а потом…
— Стрелять — дело нехитрое, — это вступил в разговор Иван Васильич. — Трудно человека убить. Ох, как трудно.
— Разве фашисты люди! — вскинулся парень, тот, что говорил о неумении стрелять.
— Не люди, — ответил Васильич, поворачиваясь к парню всем корпусом. — Фашиста — убей! Но Гитлер послал на фронт не только фашистов. Там много таких же рабочих людей, как мы, только обманутых им.
Вокруг Ивана Васильича стали собираться, прислушиваться. Всегда найдутся охочие до разговоров. А почему бы и не послушать, коль разговор, можно сказать, впрямую, тебя касается.
Из окружения выдвинулся мужчина с колючим взглядом, плоским блинообразным лицом, кривой усмешкой на тонких губах.
— Непонятно, дядя, что ты тут плетешь?
— А то плету, что и на войне нужно оставаться человеком.
Спокойно выдержав взгляд плосколицего, Иван Васильевич продолжал:
— Дали тебе оружие — используй его против врага, а то случалось…
— Ну и ну! — не унимался плосколицый. — Как же их различать там, по каким приметам — враг или не враг? Или ты, дядя, приметы скажешь?
— Примет нету. Много народу поляжет и с ихней стороны, и с нашей… Война людей ожесточает.
— А ты, оказывается, добренький. Даже фашистов пожалел!
— Да не фашистов, дурень!..
— Ну, ну! — окрысился плосколицый. — Полегче!
— А и впрямь дурень или не хочешь понять! Я ведь о чем? Негоже нам так ожесточаться, чтоб человека в себе потерять. Вон он, посмотри на того пацана! Говорит, стрелять еще не научился, а уж… Э, да ну вас!..
— Нет, ты договаривай, дядя!
— Когда люди идут друг против друга, тут не до разбора.
Война она и есть война. Увидишь — страху натерпишься. Вот так! А то бывало…
— Да что ты все грозишься: бывало, бывало!
— А то бывало, что вот такие говоруны на передовой от страху в кусты хоронились, а увидев в тылу пленного, оружие на него поднимали. Храбрецами, значит, себя выказывали. Такие-то первыми глотку дерут: убей, убей! А сами за чужие спины прячутся. От тягот войны спасаются. А тяготы-то надо сообща нести, оно и полегче будет. Так вот!
Плосколицый горделиво повел плечами:
—
— Мне что, я уже посмотрел.
— Ты бывал там? — вскинулся в голос откуда-то из угла. В нем было острое любопытство и волнение непосвященного.
Вагон как бы всколыхнуло: сидящие и занятые прилаживанием на новом месте, слушавшие разговор лишь вполуха, разом оставили свои дела и повернулись с сторону Ивана Васильевича.
— В эту — нет, а вот в гражданскую — довелось.
— О-о, так в гражданскую!.. — протянули разочарованно из угла. — Тогда была совсем другая война.
— Это верно. Орудия убийства чуток другие. Только какая тебе разница: от осколка бомбы умереть или от штыка в живот? Вот задачка-то какая!
Сзади протиснулся черноволосый парень, отодвинул кого-то локтем, встал поближе к Ивану Васильевичу. Удостоверившись, что тот его заметил, сказал жестко:
— Я не совсем понимаю вас, товарищ! Разговор вы затеяли серьезный, но, видимо, кое в чем надо разобраться, уточнить, что ли.
— Ты не учитель, случаем, будешь?
— Да-а, — удивленно протянул черноволосый. — Но откуда вы…
— А оттуда, — не дал ему закончить Иван Васильевич, — что учителя — они все такие: разобраться да уточнить!
Вокруг с готовностью рассмеялись, оживившись в ожидании словесного сражения.
Но черноволосый был серьезен:
— Извините, как вас зовут?
— Иваном Васильевичем, а что?
— Да просто человек вы немолодой, но не дядей же вас называть.
— Можно и дядей, можно и отцом. Меня многие так на нашем заводе кличут. А то и просто Васильичем. Видишь, сколько у меня имен. Главное не в имени.
— В чем же, по-вашему?
— В том, что как ты себя не назови, а оставайся самим Собой.
— А точнее?
— Человеком.
— Очень путано вы говорите, хотя и излагаете в общем-то верные мысли.
— А тебе бы хотелось уточнить?
Снова пробежал смех и затих.
В вагоне становилось душно от скученных тел. Сизыми слоистыми полосами плыл над головой табачный дым. Кто-то поднялся и принялся откатывать дверь теплушки.
— Дышать нечем!
Никто не обращал на него внимания, все взгляды были устремлены на черноволосого. Интересно, чем он ответит на выпад Васильича?
— Да, мне хотелось бы уточнить кое-что. Очень уж "интересно" вы изъясняетесь!
— Ну и словечко выискал, учитель! "Изъясняетесь"! — поиграл словом Васильич.
— Вы угадали — я учитель. И, если уж быть точным — учитель географии. Зовут — Аман Аширов.
— Вот и познакомились.
Иван Васильевич протянул руку. Черноволосый пожал ее не совсем охотно.
— Так с чего же начнем?
— С того, на чем остановились: убей или не убей!
— Что тут уточнять? Фашиста — убей! Вот и вся наука.